Та самая девочка с больными глазами, родители которой уже больше года в Америке, а она все еще лечит глаза в Антверпене. Услыхав, что наши родственники собираются уезжать, она чуть в пляс не пустилась. В чем дело? Она терпеть не может Алту, которую мне когда-то прочили в невесты. Не любит она ее за чванство. Голделе ненавидит зазнаек.
- Твою невесту с рыжими косичками я видеть не могу: она гордячка! - сказала мне однажды Голделе. При этом лицо у нее пылало как огонь.
- Откуда у Алты взялись рыжие косички, когда они вовсе черные? - удивился я.
Но Голделе еще пуще рассердилась, расплакалась и сказала:
- Рыжие! Рыжие! Рыжие!
Когда Голделе сердится, ее лучше всего оставить в покое, пока она отойдет. Уляжется гнев, - ее узнать нельзя. Со мной она совсем как сестра. Рассказывает мне обо всем: как она работает в гостинице, подметает комнаты, кормит кур, нянчит ребят (хозяйка, у которой она живет, долгое время не имела детей; сейчас господь подарил ей сразу двойню). Затем Голделе рассказывает, как она ежедневно ходит лечить глаза и как доктор делает ей прижигание тем же синим камнем, что и другим больным.
- Эх, был бы у меня свой собственный камень, может быть, я увидела бы когда-нибудь своих папу и маму…
Так говорит Голделе, и на ее больные глаза навертываются слезы. У меня сердце разрывается. Не могу я слышать, как она говорит о своих родителях. Не могу видеть, как она плачет.
Я говорю ей:
- Знаешь, Голделе. Вот я еду в Америку. Я там сделаю жизнь и пришлю тебе оттуда синий камень.
- Не обманешь? Поклянись верой и правдой! - отвечает Голделе.
Я клянусь верой и правдой, что не забуду о ней. Как только господь мне поможет, как только начну «делать жизнь» в Америке, - сейчас же вышлю ей синий камень.

6
Я уже знаю наверное, что в субботу утром мы едем в Лондон. Мы уже готовимся в путь. Моя мама, золовка Броха и Тайбл ходят из гостиницы в гостиницу прощаться с эмигрантами. И не столько прощаться, сколько излить свою душу перед другими людьми.
Что же оказывается? Нам еще грех жаловаться! Есть среди эмигрантов такие злосчастные, которые нам завидуют. Об их горестях даже не расскажешь. Все они у себя дома были зажиточными людьми, у всех был дом - полная чаша. У всех столовались нищие. Все они желают иметь столько, сколько у них отобрали. Все удачно выдали замуж и женили своих детей… А теперь все они нищие.
Странные люди! Мне уже приелись все эти истории. Раньше, бывало, как услышу про погром, я сразу настораживаюсь. Теперь я удираю. Мне больше нравятся веселые истории. Был у нас один веселый человек, хоть и лгун ужасный, - фельдшер Бибер, но и он уже в Америке.
- Небось врет там почем зря! - говорит Пиня.
- Долго ему врать не дадут. Не беспокойтесь. В Америке таких не любят… Там лгун хуже вора! - отвечает Эля.
- А почему ты знаешь? - спрашивает Броха.
И начинается канитель: я и Пиня поддерживаем брата Элю, а Тайбл держит сторону Брохи. Одни говорят одно, другие - наоборот.
Мы, мужчины: Америка - страна сплошной правды!…
Они, женщины: Америка - страна сплошных лгунов!
Мы, мужчины: Америка зиждется на правде, справедливости и сострадании!
Они, женщины: Воровство, разбой, шарлатанство!…
К счастью, вмешивается мама.
- Детки, - говорит она, - к чему вам ссориться из-за Америки, когда мы еще в Антверпене?
Она, конечно, права. Мы все еще в Антверпене. Но уже не надолго. Скоро-скоро мы уезжаем в Лондон. Все разъезжаются, все эмигранты, вся орава.
Что станется с Антверпеном?!

XXI. ПРОЩАЙ, АНТВЕРПЕН!

1
Ни один город мне не было так жалко покидать, как Антверпен. И не столько город, сколько людей. И не столько здешних людей вообще, сколько ораву эмигрантов. И не столько саму ораву, сколько моих товарищей и подруг. Многие уехали раньше нас. Вашти, Алта, Мотл Большой давно уже в Америке - делают жизнь. Остался один Мендл (Броха прозвала его «лошаком»), да еще Голделе - девочка с больными глазами. И больше никого. Что будет делать «Эзра», которая помогает эмигрантам? Кому она будет помогать? Затем жаль мне и сам Антверпен. Я буду скучать по Антверпену. Славный город, славные люди! Все торгуют брильянтами. Все носятся с камнями. Все знают одно дело: резать, гранить, шлифовать камни. Кого ни встретишь, - либо камнерез, либо гранильщик, либо шлифовщик. Многие мальчики из нашей оравы остались здесь и стали камнерезами. Если бы мы не рвались так в Америку, меня бы тоже отдали учиться, сделали бы камнерезом. Моему брату Эле нравится это дело. Нашему другу Пине - тоже. Будь они помоложе, они, говорят, и сами принялись бы за работу - камни шлифовать. Броха смеется над ними. Она говорит, что драгоценные камни хорошо носить, а не шлифовать. Жена Пини тоже такого мнения. Тайбл и сама не прочь носить камни. Каждый день они ходят разглядывать витрины и налюбоваться не могут на брильянты и алмазы, которые валяются, как мусор.
У женщин голова кругом идет, в глазах все мелькает. Выдержать не могут! Пиня смеется над ними. Он говорит, что все эти камни для него выеденного яйца не стоят. А те, что гонятся за ними, кажутся ему сумасшедшими. Думаете, он стихов про них не сочинил? Вот как они начинаются:
Антверпен - город камней!
Знает об этом весь свет,
Кругом полно богачей, -
Нищих в Антверпене нет!
Замечательная страна!
Алмазам - грош цена.
Брильянтов здесь больше всего!
Драгоценностей? Уйма различных!
Не хватает им лишь одного -
… Наличных…
Дальше не помню.

2
Запомнить все стихи, которые сочиняет Пиня, - надо иметь министерскую голову! Мой брат Эля ругается с ним из-за этого. Он говорит, если в «Эзре» узнают, что мы сочиняем стишки про Антверпен, нас выгонят из города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75