Иначе говоря, ими нельзя было рулить так, как длинным рулевым веслом на плоту «Кон-Тики», ведь они были фиксированы в двух точках.
Как же они работали? В верхней части каждого веретена была привязана поперек рукоятка из крепкого дерева, своего рода румпель, и обе они соединялись между собой шестом, висящим горизонтально на веревочных петлях. Когда человек, стоя посередине, толкал этот шест в сторону, весла вместе поворачивались вокруг продольной оси, как будто параллельные рули. Это выглядело так замысловато и так непохоже на все, чем пользуются теперь разные народы, что, когда я в первый раз осторожно толкнул шест влево и «Ра» медленно, но послушно, как смирная лошадь, повернулась вправо, у ребят вырвался крик радости и облегчения. Я сейчас же толкнул рычаг в другую сторону – лодка не спеша повернулась влево.
Все правильно. Мы имели дело с рулевым устройством, которое исторически предшествовало рулю, было связующим звеном между элементарным рулевым веслом и современным рулем. В далеком прошлом египтяне обнаружили, что вовсе не обязательно толкать длинное тяжелое рулевое весло, чтобы заставить парусную лодку повернуть, достаточно крутить его вокруг своей оси, и лодка ляжет на нужный курс. Они прикрепили поперечину к рукоятке, и появилось рулевое устройство, такое, как на «Ра». Подвешенный к румпелям шест был только дополнительным усовершенствованием, чтобы рулевой мог действовать сразу двумя веслами. Дальше древним морякам оставалось убедиться на опыте, что лодка поворачивает и тогда, когда все весло поставишь вертикально и крутишь лопасть, – так они изобрели тот руль, который нам известен теперь.
Сияющий Абдулла, сын пустыни, тоже взялся за поперечный шест, в четыре руки дело пошло еще лучше, а на палубе хлопотали остальные – повинуясь указаниям Нормана, они тянули шкоты, ловя парусом переменчивый ветер. Журналисты и искушенные морские волки на снующих вокруг нас сейнерах внимательно следили за нашими первыми, робкими шагами. И кажется, они не меньше нашего обрадовались, когда выяснилось, что папирусная лодка слушается нас. Норд-вест норовил прибить «Ра» к берегу, но мы сумели лечь на курс под прямым углом к ветру и пошли правым галсом на юго-запад, параллельно суше.
Здесь нас уже не защищал мыс Бадуса, мощная океанская волна изрядно мотала рыбацкие шхуны, и так как на них сейчас было много непривычных к качке пассажиров, капитаны начали поворачивать назад. Одна за другой звучали прощальные сирены. Последней, кого я видел, была Ивон, она стояла, расставив ноги для устойчивости, и махала нам двумя руками. Вертолет уже исчез. За ним и самолет описал над нами последние круги.
Так Бьерн. Ландстрем представлял себе «Ра». Справа детали: опора для мачты
И вот мы остались наедине с океаном. Семь человек, обезьянка, упоенно кувыркающаяся на вантах, и в деревянной клетке кудахтающие куры и одна утка. Теперь лишь океанские валы бурлили и шипели вокруг нашего мирного Ноева ковчега, я сразу стало как-то удивительно тихо.
После того как парус был поднят, шкоты и брасы надежно закреплены, Норман, пошатываясь, пришел на корму и признался мне, что чувствует себя очень скверно. Он был совсем бледный, глаза воспалены. Нетвердо шагая, – еще не освоил морскую походку – подошел Юрий, поставил ему градусник, и мы с ужасом услышали, что у Нормана температура тридцать девять. Грипп.... И так как порывы морского ветра становились все холоднее, наш русский врач велел нашему американскому штурману немедленно идти в каюту и ложиться в спальный мешок. Единственный моряк в команде на время вышел из строя.
А ветер крепчал, и волны шли все чаще, но «Ра» спокойно приподнимала один борт и любезно пропускала под связками даже самые большие валы. Правда, удар, приходящийся на весла, порой был таким сильным, что они заметно гнулись, грозя сломаться, и я кричал Абдулле, чтобы он ослабил свою железную хватку.
В целом все шло хорошо, и у всех было превосходное настроение, даже у злополучного больного, хоть он и сетовал, что от него никакого проку. Карло, привыкший есть и спать в подвешенном состоянии, уже доказал, что никто на борту лучше него не вяжет узлы; теперь он заботливо подал нам горячий кофе и холодные куриные ножки н радостно доложил мне, что в море все равно что в горах: то же самое чувство слияния с природой напряженное единоборство со стихиями, огромный душевный подъем, необходимость быстро находить решение неожиданных проблем.
Мы продолжали идти перпендикулярно ветру со скоростью около четырех узлов, и берег как будто не приближался. В 15.15 я сказал себе, что все в порядке, можно сдавать вахту следующей двойке. Карло и наш дзюдоист Жорж заняли место у руля, Абдулла отправился отдыхать в каюту, а я пошел вперед, посмотреть на носовую палубу, которая была настолько загромождена кувшинами, бурдюками и овощными корзинами, что пройти на нос можно было только по самому краю папирусного фальшборта. Перед пузатым парусом, прислонясь к клетке с птицей, сидел Сантьяго; он улыбался, любуясь видом на далекий берег. Измотанный почти семичасовой рулевой вахтой, я сел рядом с ним и позволил себе – впервые за много недель непрерывной горячки – расслабиться.
Мы не могли нарадоваться, видя, как легко наша лодка переваливает через любую волну, сколько бы та ни ярилась и ни бросалась на нас справа. До нас долетали только редкие брызги, и я растянулся на палубе, наслаждаясь приятной усталостью во всем теле. Вдруг мое блаженство было нарушено испуганным трио:
– Тур! Тур!
Не прошло и пяти минут, как я спустился с мостика... Я вскочил на ноги и, держась за край заполоскавшегося паруса, осторожно протиснулся мимо него назад, обуреваемый тревожными догадками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119