И лишь с восходом солнца мы поняли, в чем дело. Карло обнаружил, что правит одним веретеном без лопасти. Здоровенное двойное весло снова переломилось, как от удара исполинской кувалды, а лопасть навсегда исчезла в волнах. Так вот что за треск слышал Юрий! Выходит, мы понапрасну выбивались из сил, руля круглыми обломками, «Ра» сама держала курс затопленной кормой.
Пятнадцатого июля шторм достиг предельной силы, и парус не выдержал. Нас накренило шквалом так резко, что обычное судно было бы опрокинуто, и он с грохотом лопнул. Сверкали молнии, лил дождь. Осиротевшая мачта с перекладинами качалась, будто скелет, в свете молний. Без паруса на лодке сразу стало как-то пусто и мертво. И волны словно разом осмелели, как только мы замедлили ход. Вот уже смыло остатки камбуза. Вокруг ног Карло расплылся гоголь-моголь с известкой: не выдержал один кувшин. Но на носу и на левом борту стояло еще множество надежно закупоренных кувшинов с провиантом. Под мачтой висели колбасы и окорока. Что гоголь-моголь – откуда ни возьмись, на палубе вдруг появились «португальские военные кораблики», которые все опутали своими длинными жгучими арканчиками. Я наступил на пузырь, но не обжегся. А Жорж и Абдулла трудились по пояс в воде, заменяя перетершиеся веревки, и арканчики обмотались у них вокруг ног. Обоих тут же обработали природным средством по рецепту Юрия. Абдулла уверял, что ему вовсе не больно. Но ведь у него на руках были метки от сигарет, которые он тушил о собственную кожу, чтобы показать, что настоящему чадцу боль нипочем.
Вне каюты было только одно относительно сухое и безопасное место, где мы могли, потеснившись, посидеть вместе, когда бушевал шторм, – палуба у самого входа. Здесь амфоры образовали как бы скамейку. Тут же хранились наши киноленты и самое ценное снаряжение. Утка и обезьяна ютились каждая в своей корзине, водруженных поверх нашего личного имущества. А в каюте продолжали буянить волны. Ящик за ящиком превращался в щепки. К вечеру только мы с Абдуллой еще удерживали позиции, все остальные покинули каюту и спали кто на кухонных корзинах, кто на мачте, кто на крыше, которая прогнулась уже настолько, что насилу выдерживала вес двоих-троих человек.
Из шестнадцати ящиков, служивших нам кроватями, оставалось всего три. Два принадлежали Абдулле, один мне. Они уцелели потому, что стояли у левой стены, но теперь пришел и их черед. Ящик, на котором лежали мои ноги, уже развалился, и книги плавали в каюте вперемежку с одеждой, словно кто-то задумал приготовить бумажную массу. Я положил ноги на крышку от ящика, поставленную ребром, а руками держался за крышу и стены, чтобы не дать опрокинуться ящику под моей спиной, когда мокрое месиво скатывалось в нашу сторону. Чистый гротеск. Стоя на коленях у двери, Абдулла прочел молитву, потом забрался в свой спальный мешок и уснул.
Кругом бурлит и булькает, как у черта в горле. Моя подушка шлепнулась прямо в водоворот и поплыла от стены к стене, я словно попал в чрево кита, а бамбуковая плетенка играла роль китового уса, отцеживающего добычу и пропускающего только воду. Пытаясь поймать подушку, я схватил что-то мягкое. Рука. То ли резиновая рука, то ли наполненная водой перчатка из хирургического набора Юрия. Это просто невыносимо. Я приподнялся и погасил фонарь, тотчас меня окатила дождевая вода с брезента на крыше, одновременно доска под ногами упала и исчезла. Я выбрался на волю к остальным. Лучше уж спать под дождем на подветренном борту. Один Абдулла остался в нашей обители, где когда-то было так уютно. Он спал как убитый.
Задолго до рассвета 16 июля мы опять связались по радио с «Шенандоа», долго и терпеливо крутили генератор и прослушивали эфир, наконец услышали металлический голос радиста. Он передал нам просьбу капитана пускать ракеты, когда стемнеет. Ветер унялся. Шторм прошел дальше на запад и достиг островов. Мы все были целы-невредимы, не считая сломанной ноги Симбада. Норман отыскал ракеты с плота, который мы распилили. Они так размокли, что порох не хотел гореть. На клочке этикетки мы прочли: «Хранить в сухом месте». И передали на «Шенандоа», что вся надежда на их ракеты. Ни мы, ни они после шторма не знали точно своих координат, но стирались по возможности идти встречным курсом по одной широте.
Радист яхты попросил нас не жалеть сил, непрерывно крутить ручной генератор и передавать свой позывной. чтобы они могли идти по нашему пеленгу. Правда, ветер совсем стих, а ливень укротил волны, но оба суденышка были слишком малы – не разглядеть друг друга издалека. Длина яхты была 22 метра, водоизмещение – 80 тонн.
И мы прилежно крутили, а одновременно обратили внимание, что в океане опять полно плавающих комков мазута. Да и вчера их было немало. Вода, захлестывающая лодку, уходила сквозь папирус, а мазут оставался на палубе. Я собрал несколько проб, чтобы передать их вместе с коротким докладом норвежскому представительству в ООН. Эта грязь преследовала нас и на востоке, и на западе, и посередине океана.
Пока мы по очереди крутили электрическую машину, а Норман, не расставаясь с наушниками, вертел ручки, Карло улучил несколько минут и приготовил отличную холодную закуску. Он попросил его извинить, дескать, камбуз не тот, что прежде: во-первых, все кастрюли отстали от лодки, во-вторых, примус никак не разжечь, потому что он лежит на дне морском. Но если мы не откажемся от грудинки и египетской икры, то у него найдется нож. И мы могли есть сколько угодно «лепешек-мумий», которые были одинаково вкусными как с берберским маслом и медом, так и с наперченным овечьим сыром. Буря милостиво обошлась с кувшинами, защищенными мягким папирусом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119