Говорили о политике. На политике все помешались. Даже дед и бабушка ввязывались в спор. Они были за царя и за старое. Александр стоял за Временное правительство. Колька ругал всех и называл себя большевиком. Только сестра, мать и
Роман хранили нейтралитет. Сестру политика не интересовала, мать слушала всех и молчала, а Роман приглядывался и прислушивался к спорам.
— Свобода! А на кой ляд нужна она? — спрашивала бабушка сердито. — Какая же это свобода, если жрать нечего?
— Ты ничего не понимаешь, — говорил Александр. — Голод был бы и при царе. Корень в экономических причинах. Голод — неизбежное наследие войны.
— А коли так, то к чертовой матери войну, — г говорила улыбаясь Настасья Яковлевна.
— Верно! Долой войну! — поддерживал ее Ко-* лька. — Большевики этого и хотят.
По вопросу о войне Колька имел солидную1 поддержку со стороны Худоногая.
— Правильно, — говорил Худоногай. — Очень правильно. Ведь большевики и землю хотят крестьянам отдать?
— Это в программе, — заявлял Колька. — ; Земля — крестьянам, фабрики — рабочим…
— Вот видите, какая программа. Даже сомневаться нельзя. Это настоящая народная партия. У них и девиз, помнится мне, такой: «Не трудящийся — не ест».
— Золотые слова, — говорит Настасья Яковлевна. — Я б в макушку поцеловала того, кто сказал это…
— Стар я, — вздыхал Худоногай, — а то бы прямо в большевики записался. Уж поработал бы для народа. Ну, да и так поработаю.
Худоногай стал везде говорить, что он большевик, и даже стихотворение написал, в котором говорилось, как большевики, распределив землю между крестьянами и доходы с фабрик между рабочими, стали управлять миром.
— Большевики хотят опозорить Россию, — кипятился Александр.
— А мне так думается, — вставлял негромко Худоногай, — мне думается, что хоть разные министры-капиталисты и говорят о войне, но война уже кончилась.
— Неправда!
— А как же неправда, если солдаты с фронта уходят?
— Это не солдаты, а изменники! Их большевики сманивают, но скоро мы и большевиков прижмем. Немцам мир нужен, вот для этого они и подсылают большевиков-шпионов.
— Это вы напрасно говорите — про шпионов, — вставлял Худоногай. — Меня это удивляет. Образованный человек, а верите разным сплетням, как, извините, баба. Надо разъяснять, кто такие большевики, а не болтать, что говорят другие.
— Ну и разъясняйте.
— Я так и делаю. Я теперь нарочно хожу по улицам и всем говорю, кто такие большевики.
Роман и Пеца сидят в Александровском саду. В деревянном павильоне играет духовой оркестр. Он играет какой-то веселый вальс. Под эту музыку по дорожкам, усыпанным шелухой от подсолнухов, окурками и огрызками яблок, бродят солдаты и матросы. С ними девушки в коротеньких юбочках клеш и в высоких шнурованных ботинках.
Ребята поглядывают на гуляющих, слушают Музыку и разговаривают между собой.
— Теперь без партии нельзя, — говорит Роман. — Теперь каждый человек в партии. И нам надо найти свою партию.
— Мы же социалисты, — говорит Пеца. — Социалисты-революционеры. Это ничего партия.
— Дурак! Там буржуи! Большевики лучше!
— А меньшевики?
— Меньшевики — это маленькая партия, ерундовая…
— Маленькая, да удаленькая, — язвит Пеца. — Вон Андреяшку видел… Он прапор теперь!
И верно. Андреяшка, когда-то атаман шайки «Саламандра», появился снова во дворе в форме прапорщика, щеголеватый, с усиками.
— Так он не меньшевик…
— А кто?
— Социалист…
— Ну, это вопрос…
Роман и Пеца спорят горячо, но ни один из них не уверен в своей правоте.
— Все-таки, по-моему, большевики — самая лучшая партия, — говорит Роман. — И Колька большевик, и батька твой большевик.
Роману хочется склонить Пецу на свою сторону. Но Пеца колеблется, увиливает.
— Давай закурим, — говорит он, и Роман достает пачку «Зефира».
— А кто лучше? — спрашивает он.
— Дай папироску, тогда скажу.
— Нет, ты сейчас скажи.
Пеца косится на папиросы и пожимает плечами:
— Пожалуй, большевики ничего.
Они закуривают и смотрят на компанию матросов, расположившихся на скамье против них. У матросов гармошка. Гармонист, маленький кривоногий матросик в огромном клеше, неустанно наяривает на двухрядке и подмигивает проходящим мимо девушкам.
— Веселые ребята, — говорит Роман. — Матросы все большевики.
Рядом с Романом сидит пара. Пожилой хмурый мужчина с тросточкой и дама. Они другого мнения.
— Боже мой! Это и есть большевики! — вздыхает громко дама. — Во что они превратили этот чудный сад!
Пеца смотрит на Романа и хихикает.
— Пойдем отсюда, — говорит Роман.
Они поднимаются и идут к выходу, но Пеца уже настроен критически. Он поддает ногами яблочные огрызки и рассуждает:
— Действительно… Во что сад превратили!
Они идут по Вознесенскому проспекту. На Вознесенском около булочной Филиппова огромная очередь за хлебом. У дверей, конечно, скандал. Несколько женщин оттаскивают от дверей тощего, заморенного солдата.
— Не пускайте его! Он без очереди, бесстыжая рожа, — галдят женщины и тянут солдата за рубаху.
Солдат упирается.
— Я не рожа, граждане! — кричит он. — Нельзя оскорблять, я командированный!
— Знаем… С фронта утек… Шкура болыыевицкая!..
— Ничего себе партия, — ядовито говорит Пеца. — Знаменитая! На всех углах поминают… Шкуры!..
Роман видит, что Пеца окончательно разуверится в большевиках. Он останавливается.
— Значит, по-твоему, шкуры?
— А ты разве не слышал? — смеется Пеца.
Роман поворачивается и идет прочь.
— Да ты чего? — кричит Пеца. — Чего злишься?
Он бежит за Романом.
— Чего я сказал? Подумаешь, обиделся…
— Да, обиделся…
— Да я так, нарочно, потрепался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59