Или, может, искусство — просто белая тонкая трость, какой снабжают всех слепых, чтобы они стук-стукали себе по ухабистой дороге, которой даже и не видят, но уверены, что она должна быть где-то у них под ногами? Брат Осел, тебе решать!
Случилось как-то раз, что Бальтазар поставил мне в упрек уклончивость словес моих и мнений. И я ответил, ни секунды не подумав: «Поелику слова суть такие, какие они есть, и люди суть такие, какие они есть, — может, лучше говорить всегда не то, что ты думаешь, а с точностью до наоборот?» Когда впоследствии я поразмыслил над сказанной фразой (я, кстати, и знать не знал, что придерживаюсь подобных взглядов), она показалась мне более чем здравой и даже исполненной мудрости! И к черту рефлектирующую личность: видишь ли, мы, англосаксы, патологически не способны думать за самих себя; о самих себе — сколько угодно. Размышляя о себе, мы путешествуем с комфортом по всем возможным языкам и весям и пробуем на вкус все мыслимые диалекты родного наречия: от хрен поймешь йоркширской трескотни до — на выдохе, будто горячую картофелину во рту катают, — пришепетывания дикторов Би-би-си. Вот здесь мы на коне, ибо зрим себя отдельно от реальности, как некий насекомый феномен под микроскопом. Сама идея объективности есть в этом смысле не что иное, как наше возведенное в степень лицемерие. Но едва только начнешь думать за себя — лицемерие, езда с комфортом более невозможны. А какой же англичанин не любит проехаться с комфортом? Ах! — да слышу, слышу я твой вздох: еще один, мол, доморощенный гений, надзиратель и тюремщик душ! Как они все нас достали! Твоя правда, и правда весьма печальная.
Как, Альбион, скучна твоя езда!
Как педантично ходят поезда!
И я потрачу жизненный свой путь,
Чтоб кверху дном локомотив перевернуть.
Долой езду, да здравствует!
Ежели образ на твой вкус нуждается в увеличении, обратимся к Европе, к той, что простирается, скажем, от Рабле до де Сада. Эволюция от желудочного самосознания к самосознанию головному, от еды и плоти к сладкому (сладкому!) разуму. В сопровождении хора переменчивых недомоганий, за коими следим с насмешкою. Прогресс от религиозных озарений к язве двенадцатиперстной кишки! (А может, без мозгов оно и здоровей?) Но, Брат Осел, есть одна заковыка, которой ты не взял в расчет, когда решил вступить в борьбу за обладание Почетным Поясом Супертяжеловеса от Искусства за Истекающее Тысячелетие. И жаловаться поздно. Ты думал, что тебе удастся обойтись без взбучки, что от тебя потребуют всего-то навсего продемонстрировать умение играть словами. Но слова… это всего лишь эолова арфа, дешевый ксилофон. Даже и морского льва можно научить держать на морде мяч, а не то еще играть на тромбоне, в цирке-то, нет? А что лежит за всем за этим?..
Нет, серьезно, если уж ты вознамерился быть — не скажу оригинальным, пусть просто современным, — ты мог бы попробовать фокус на четыре карты в форме романа; просто нанизав на единую ось четыре сюжета и каждый посвятив, ну, хотя бы одному из четырех ветров небесных. Континуум, вот уж воистину, и воплощение не temps retrouvй, но temps deliver. Курватура пространства сама по себе даст тебе стереоскопический характер повествования, в то время как человеческая личность, увиденная через посредство континуума… не возникнет ли в этом случае некоего призматического эффекта? Кто знает? Бросаю идею на драку собакам. Я могу себе представить форму, которая, при условии удачного ее воплощения конечно, способна отследить в человеческих взаимоотношениях проблемы причинности или неопределенности… И, в общем, ничего особливо recherchй. Обычная история по типу «мальчик встретил девочку». Ты, однако, обретешь таким образом необходимую точку опоры, и тебе не придется, подобно большинству современников, тащиться сонно вдоль пунктирной линии сюжета.
Рано или поздно подобного рода вопросы перед тобой встанут непременно. («Никогда не быть нам в Мекке!» — так, кажется, говаривали чеховские сестры, забыл, в которой пьесе.)
И сферу духа он от сферы половой
Не различал. И термином «Натура»
Охватывал и мир, и обнаженных гурий.
Природу — разом. Гурий — по одной.
Мечта, хотя бы только мечта о том, чтоб удержать ускользающий образ истины во всей его ужасающей множественности, — у кого достанет смелости на подобного рода мечты? (Нет уж, нет уж, давайте лучше пообедаем все вместе, с надлежащей радостью душевной, объедками древних пиршеств и станем ждать, пока наука расклассифицирует нас на истинных засланцев из выси небесной и просто протирателей штанов.)
Кто удильщики сии на берегах туманной Леты, что пытаются на залежалый хлеб поймать цветную ленточку в петлицу?
Ведь пишешь-то, Брат Осел, для париев духа, для умирающих от жажды духовной! И таких всегда будет большинство, даже и в далеком светлом будущем, когда последний нищий заимеет свой мильон в надежных государственных бумагах. Смелей, было бы слово сказано, а слушатель найдется. Гения, которому нельзя помочь, следует вежливо игнорировать.
И не подумай, что я против постоянных тренировок в технике, в ремесле. Никоим образом. Хороший писатель должен уметь писать все. Но великий писатель есть слуга великих «Да» и «Нет», заданных структурою его собственной души и подлежащих воплощению в жизнь. Но где же он? Где он?
Ну что, спроворим в четыре руки четырех-, а не то и пятипалубный колосс, а, как ты? «Почему оступился священник», совсем неплохое название. Быстрей, они ждут, гипногогические фигуры на фоне лондонских минаретов, муэдзины книготорговли. «Получит священник и девушку, и должность или одну только должность?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104