Продавцы разошлись по домам.— Закрывать, что ли? — спросил сторож, появляясь в дверях.— Сейчас иду.И кассирша, распрямив спину после трудового дня, вышла на улицу.В это время Обуялов, облокотившись на телефонную коробку и изящно изогнувшись, мурлыкал:— Вы прелестны, Мэри, я чувствую это на расстоянии… Алло!.. Да, да… Что?.. Уже собираются?.. Мало вина?.. Что вы говорите?.. Да, да… Хорошо. Я куплю. И две бутылки водки? Ладно… Видите, какой я хитрый — успел попасть в магазин. И хлеба купить? Пожалуйста, пожалуйста… Алло! Но в таком случае я со всеми этими покупками не смогу съездить за Ниночкой… Да… Что? Лапин съездит? Великолепно. Ну, хорошо, пока… Что? Ладно, ладно… Ну, пока. Что? Только что пришла?.. Алло… Я чувствую на расстоянии, что она, по обыкновению, прелестна. Ну, пока. Что? Вы ревну… А? Хи-хи… Ну, пока. Ладно, ладно. Хорошо. Через десять, самое позднее через пятнадцать минут я у вас… Ну, пока. Мчусь. Мчусь… А? Никто не хочет ехать за Ниночкой… Алло… Передайте им, что они свиньи. Я заеду сам. Ну, пока. Самое позднее через двадцать пять минут я с Ниночкой у вас. Ну, пока… Пока… Пока…Ах, молодость, молодость!Обуялов чувствовал себя бодрым и свежим. Он почти физически представлял себе, как он, румяный, весь в мелких дождевых каплях, ворвется с прелестной Ниночкой в комнату Мэри Пароконской, как вывалит на сундук огромный пакет с бутылками и снедью и крикнет… Да. Что он крикнет? Нужно крикнуть что-нибудь залихватское и вместе с тем остроумное. Обязательно остроумное… Да, да… Он крикнет:— С новой водкой, с новым счастьем!Все это промелькнуло в мозгу Обуялова в течение одной секунды.— Пока! — сказал он, повесил трубку и, ликуя, вышел в магазин.В первую минуту Обуялов не понял, что произошло. Он подошел к прилавку и забарабанил пальцами по стеклу, за которым лежали колбасы и окорока. Потом огляделся по сторонам и почувствовал, что леденеет. Магазин был пуст. На потолке светилась одна лампочка слабого накала.— Здесь есть кто-нибудь? — крикнул Обуялов.Он не узнал своего голоса, такой он был тонкий и дрожащий.Магазин молчал.Обуялов бросился к двери. Дверь была заперта.— Что же это будет? — спросил он вслух.Но ответа не получил. С мраморной стойки глядели на него мертвыми глазами большие серебристые рыбы. Восковые поросята тянулись к нему мертвыми пятачками. На полках загадочно мерцали консервные банки и винные бутылки. Обуялов почувствовал себя заживо похороненным. Это ощущение дополнял сильнейший запах колбасы.Обуялов забегал по магазину.«Что делать? Что? Что? — в отчаянии думал он. — Не может быть, чтобы я — такой элегантный, такой красивый — пропадал здесь в то время, как у этой дуры Пароконской танцуют и веселятся. Нужно что-нибудь придумать. Как можно скорее. Немедленно. Стучать в двери? Кричать? Сбежится народ. Подумает, что налетчик. Иди потом доказывай… Ба! Позвоню в милицию и расскажу им все. Они меня освободят».Обуялов двинулся к автомату. У него был один-единственный гривенник, да и тот отыскался где-то в подкладке.Тщательно освободив его от грязной ваты и сдунув последние пылинки, Обуялов вошел в будку.С последним гривенником нужно было быть особенно осторожным.Он взял трубку. Телефонистка сообщила ему свой номер.— Пожалуйста, соедините меня с милицией! — заискивающе сказал Обуялов.— Опустите монету.— Слушайте! Вы слушаете? У меня последний гривенник.— Опустите монету.— Я опускаю. Имейте в виду. Не спутайте там чего-нибудь. Меня заперли. Гривенник — мое единственное спасе…— Опустите вы монету или нет?Обуялов опустил гривенник.— Уже опустил.— Опустите монету!— Да опустил я уже. Слышите? Опустил… Гражданка!Сигнала не было.— Ей-богу, опустил! Миленькая! Дорогая! Опустил! Стерва!..— Автомат испорчен, — сказала телефонистка. — Повесьте трубку.— Эй! — завопил Обуялов. — Как вас там! Барышня! Э-э-эй!Ответа не было.— Сволочь! — сказал Обуялов. — Дура!Ответа не было.Обуялов попытался исправить положение.— Слушайте. Клянусь вам, что я погибаю. Что у вас в груди — сердце или камень?Обуялов прислушался. Ответа не было. Его больше не слушали.Вопрос о содержимом грудной клетки телефонистки так и остался невыясненным.— Тьфу! Тьфу! Тьфу!Обуялов с наслаждением наплевал в трубку, повесил ее и сейчас же снова снял.В трубку была слышна радиопередача. Заканчивался последний акт «Евгения Онегина».— Спасите! — крикнул Обуялов козлиным голосом. — Эй, вы, там, на телефонной станции! Спасите человека!«О, жалкий жребий мой!» — спел в ответ Онегин, после чего противный голос радиоконферансье заявил:— Трансляция из Большого театра закончена. Объяснения давал профессор Чемоданов.Обуялов оборвал трубку, бросил ее на пол и долго топтал ногами. Его охватило бешенство. Он выскочил в магазин, ударил кулаком поросенка и закричал:— С новой водкой, с новым счастьем!Потом долго плакал, уткнувшись лицом в балык и содрогаясь всем телом.Утром служащие магазина были чрезвычайно удивлены. На стойке, подложив под голову окорок и укрывшись замасленным пальто, спал неизвестный человек. От человека сильно пахло рыбой. Спал он неспокойно: дергался всем телом и всхлипывал.
1928 Нюрнбергские мастера пения В Большом театре
Остановив прямо на улице симпатичного юношу с открытым лицом, в кожаной куртке и с пачкой книг под мышкой, я спросил его:— Ответьте мне, по возможности короче, на один актуальный вопросик: как поступить с Большим театром?— Открыть в Большом театре кино! — быстро ответил юноша.— А… оперу?— Разогнать!— И чтоб хорошие картины шли, — придирчиво добавил юноша. — Не какой-нибудь там «Стеклянный глаз» или «В город входить нельзя», а чтоб настоящее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42