Меня самого хватануло лет сорок назад… А я и сейчас, как видите, при исполнении служебных обязанностей… Место бляшки у вас оказалось не очень удачным.
— Ничего себе — не очень удачным! Совсем, совсем неудачным, доктор! — Больной стал разговорчивым, он уже стал перебивать — это ли не признак пробуждающейся жизни. — Сорок лет! А как мужик я уже не гожусь.
— Я ж говорю: карьерист. Забегаете вперед, торопитесь. Вы знаете, что у вас было и что вам сделано?
— Штаны вшили. Заменили аорту синтетикой.
— Деточка, это слова пустые. Синтетика! Напугался. Знаете анекдот? Встречаются двое, и один другому говорит, что он уже пять лет как импотент, а второй отвечает: а я, тьфу-тьфу, не сглазить бы, только два года…
Больной вымученно улыбнулся. Дед, по-видимому, умышленно наступил всей ногой на самое больное место.
— Так вот, деточка, анекдот этот теперь устарел.
— Эх, доктор, смех над убогими никогда не стареет. Эта радость всегда греет мир убогих. Убогий смех убогих над убогими.
— Не слишком ли вы интеллигентны, друг мой? Вам бы поинтересоваться, что у вас было и что вам сделано. Судя по уровню вашего развития, вы вполне бы поняли все. — Дед перешел в наступление. И тон его стал другим. И «деточка» ушло. И глаз стал смотреть жестко. Интеллигенты часто покупаются на такие переходы.
— Бьете, доктор?
Дед заговорил на равных:
— У вас бляшка была на месте окончания аорты, в самом конце ее. В результате кровь плохо поступала к нижней половине тела: к ногам и другим органам ниже пояса. Сейчас эту бляшку-препятствие убрали. И еще отдельно пустили кровь к ногам. Кровь пошла полноценно ко всем органам нижней половины тела. Ходить не больно — это вы уже поняли. Все остальное тоже восстановится… но не сразу. Вот так, деточка. — На этот раз «деточка» звучало совсем по-иному: были тут и ирония, и насмешка, и обещание, призыв к жизни.
Больной попытался помочь, когда дед с нарочитым кряхтеньем стал подниматься с кровати.
— О-хо-хо, старость не радость. Заболтался я с вами. Ну, дай вам Бог здоровьечка и жениха хорошего, как по традиции я говорю всем сестрам, продавщицам и вообще молоденьким женщинам.
В кабинете был уже один Лев.
— Вы что, решили там навеки поселиться?
— Ходить он, как говорится, будет, а петь никогда.
— Что вы имеете в виду, Яков Григорьевич?
— Уж очень он старо выглядит. Не люблю я этого. Хорошие хирургические больные должны выглядеть моложе своих лет. Тогда он приятен и перспективен. А? Так мы, старые хирурги, всегда считали.
— Экие вы тонкие наблюдатели. К сожалению, большинство сосудистых больных выглядят как раз наоборот.
— Вот именно. Не похож он на долгожителя. Ну ладно. Дай бог вам здоровьечка и невесты хорошей, а я пошел домой.
Лев посмотрел на закрывшуюся дверь.
— «Невесты»… Единственный для меня выход в жизни — хорошая невеста. — Лев громко, неестественно захохотал.
Никого не было. Над кем смеялся? Может, он с ума сошел? Сойдешь.
КТО МОЖЕТ, ПУСТЬ СДЕЛАЕТ ЛУЧШЕ
Алексей Алексеевич пришел первым. Хотя Галя позвонила уже давно и дорога ее была короче, он все же сумел ее опередить. И не потому, что летел на крыльях любви: просто так прихотливы были его отношения со временем. И все, кто его знал, делали поправку на эту особенность нрава.
Алексей Алексеевич осмотрелся, помянул еще раз добрым словом Света и уселся за стол, решив поработать над статьей, первый вариант которой принес сегодня его аспирант. Но долго он над ней не просидел. По-видимому, мысли его были настроены совсем на иной лад и душа не откликалась на рассуждения о замене пораженного участка аорты в средней ее части, не принимала доводов разума, когда речь идет о выборе между той или иной методикой радикальной операции или глубоким вздохом перед тем, как зашить грудную клетку, когда приходится ограничиться лишь великой фразой древних римлян: «Я сделал, что мог, — кто может, пусть сделает лучше». Алексей Алексеевич вспомнил, как красиво и громогласно звучит эта фраза по латыни: «Feci quod potui — faciant meliora potentes». Повторив вслух эту максиму из студенческих времен, Алексей Алексеевич удовлетворенно хмыкнул, оторвался от стула, подошел к зеркалу и стал себя разглядывать. «Лысина, пожалуй, стабилизировалась, — подумал он. Потом с надеждой предположил: — А может, стабилизировалось все. Зрение давно уже в одной поре, очки меняю только по велению моды или если разобью. Фигура тоже не шибко изменилась, хотя одно время казалось, что начинаю неудержимо полнеть». Алексей Алексеевич еще раз оглядел себя в зеркале, но занятие это для мужчины, как правило, не слишком длительное. Заскучав, отошел к окну, размышляя весьма комплиментарно для себя о женщинах, бездумно пожирающих время мужчин, как Кронос своих детей. И тут, конечно, попал он в великий простор пустых аналогий и поверхностного анализа. Всегда легче думать о чем-то абстрактнообобщенном, псевдофилософском, о чужой жизни, чем задуматься о себе. Только начал рассуждать — раздался скрип замка: пришел этот самый Кронос.
Галя была одного роста с Алексеем, — при традиционном поцелуе он вдруг замер, натолкнувшись взглядом на ее глаза, замутненные страхом и растерянностью.
— Что случилось?
Вместо ответа Галя заплакала, то ли от того, что ее волновало, то ли оттягивая начало рассказа. Кроме волнения и страха Алексей уловил еще и смущение.
— Что случилось? Успокойся и расскажи. Легко сказать — успокойся и расскажи.
— Виктор заболел.
— Какой Виктор? Твой?
Она еще пуще залилась слезами.
— Ну прекрати. Он у тебя достаточно часто болел и раньше.
— «У тебя»… — Галя села на стул у окна, закрыла лицо руками и зарыдала в голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51