Маленький и круглый. Надо обязательно как следует, подробно и долго разговаривать с близкими, особенно когда оживление. Шутка ли!
Мишкин. Да мы разговаривали не раз. Пишут-то не родственники.
Маленький и круглый. Больше. Мало, значит. Шутка ли, ведь очень трудно, наверное, объяснить, что родственник их, сослуживец умер и его пришлось оживлять. Воскрешать! — шутка ли!
Толстый с гладкой прической. А что там особеного разговаривать. Если ты все правильно сделал — ничего не страшно. Главное — записать надо. А дело известное — если жалоба может быть, лучше не связываться.
Председатель. До чего же нас испортили жалобы. Мы больше думаем о записях. Вы подумайте, что вы сказали — «не делать». А если надо?
Мишкин. Простите меня. Какие записи? Ведь есть приказ министра писать меньше, только необходимое.
Толстый с гладкой прической (быстро вынул руку из кармана и из своей большой кисти, которая, наверное, и есть «умная рука хирурга», скрутил фигу). Вот, видал! Ты прости, но все эти указания и приказы — ерунда, коту под это, вот так. Министр здравоохранения может давать любые указания, а у следователя свои инструкции. У него есть один документ — история болезни. Если там написано все — ты спасен. Не написал — погиб.
Мишкин. Так что ж, я своей историей доказываю свою невиновность?!
Толстый с гладкой прической. А то!
Мишкин. Ну уж! Есть законы права — существует презумпция невиновности. Что, я, что ли, своей историей болезни должен отбиваться от его подозрений?! Нет, я для следователя невиновен, если он подозревает — он должен доказать, обосновать свои подозрения, а не я должен отбиваться. Следователь должен отбиваться.
Член комиссии с шевелюрой. Сдается мне, что вы слишком за это понимаете, как сказали бы у нас на Привозе. Вы когда-нибудь были у прокурора, в прокуратуре? Нет. А когда вам там скажут, что вы лечили неправильно, потому что так в письме написали жена, сын, сослуживец, — вы, именно вы, а не кто другой, должны будете доказать, что правильно лечили вы, вы, а не следователь. Вы должны доказать, что вы мастер. И именно историей болезни своей! А?!
Мишкин. Да нет же! Чтобы у следователя повернулся язык слово даже сказать о неправильном лечении — мало жалобы, эту мысль надо доказать, прежде чем в слова громкие воплотить. (Все смеются.)
Член комиссии с шевелюрой. Молодой человек! Сдается мне, что все это вы читали не в медицинских журналах. Вы теоретизируете, а мы тут вас еженедельно защищаем. Спасаем.
Мишкин. Значит, надо менять систему контроля…
Председатель. Я думаю, мы дадим возможность все ж сегодня дочитать до конца, а?
Маленький и круглый. А я вам скажу, что коллега частично прав. Ну, не совсем, конечно. Уж чересчур, по молодости. С какой стати следователю-то, когда грозит не ему…
Мишкин. Но таково право…
Толстый с гладкой прической. Что ты — «право» да «право». Здравый смысл — кому что-то грозит, тот и защищается.
Мишкин. Но это здравый смысл бесправного племени. А государство должно стоять и стоит на страже личности, и вы не правы.
Маленький и круглый. Вы подождите, подождите. Мы все совершенно безграмотны. А это право — шутка ли! Так вот, в больнице у нас было несчастье — больной погиб неожиданно. Жалоба была. Так вот, мы ходили по медицинским инстанциям — человеку никакой веры. Написано или не написано и что написано. Хоть тресни. Ну, как и положено. Как и мы. И скажу вам, поверили нам только следователи. Они не бумажки взяли, а свидетелей спросили. И свидетелю, человеку, поверили. Так что частично коллега прав.
Мишкин. Вот и лучше, чем с вами, простите, я не лично вас имею в виду, чем с вами — лучше с судом. Здесь инструкции да распоряжения, а в суде закон.
Седой с шевелюрой. А мы не закон, что ли?
Председатель. Ладно, кончайте. Мы не закон — мы распоряжения, инструкция, циркуляр, методические письма. Прошу вас, читайте.
Мишкин. «Во-первых, нам не совсем ясно, как человека, лежащего с таким тяжелым сердечным заболеванием, можно оперировать…»
Самый старый. Логика поразительна! Оживление — и вдруг такой вопрос.
Мишкин. «Во-вторых, нам известно, что сегодня уровень медицины достаточно высок и оживления проводят без разрезания грудной клетки ножом, а закрытым методом…»
Седой с шевелюрой. Смотри-ка — грамотные все. Сколько вот было жалоб — все от грамотности.
Маленький и круглый. От полуграмотности.
Седой и лысый. И лечить трудно. В индусских ведах еще пять тысяч лет назад писали: «Дураков лечить легче». Боюсь, что нам сейчас лечить труднее, чем им тогда. Во-первых, дуракам-то тоже, наверное, лечить легче… (Все смеются.)
Седой с шевелюрой. Ну, древних индусов дураками не назовешь.
Член комиссии с шевелюрой. Сдается мне, что нам надо договориться о терминах. Дурак даже если узнал что-то — все равно дурак. А?! (Хохочет.)
Толстый с гладкой прической. Нет, это уже полудурак. (Все смеются.)
Самый старый. Полудураки — это мы.
Седой и лысый. Нет, мы полуумные. А ведь кто-то говорил, что знания не есть признак ума.
Председатель. Ведь так будет до завтра.
Мишкин. Я прочел недавно в одной книге, что дурак — это тот, кто считает себя умнее меня.
Член комиссии с трубкой в зубах. Тогда большинство дураков, и тогда всех лечить легче. И всем легче. Ну, давайте дальше. Вы-то уж совсем зря разговорились, коллега.
Мишкин. Я для беседы. К слову пришлось. Я ведь сейчас просто читчик.
Член комиссии с трубкой. А может, можно рассказать суть дела, а не читать все подряд?
Председатель. К сожалению, заболела инспектор, которая готовила материал. Так что мы решили экспромтом, разбираться на ходу. Но для этого нужно терпение, товарищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15