– Не плачь, – говорила она. – Не плачь… это пустяки.
Но ему казалось, это его кровь выходит слезами, и он рыдал от ужаса и боли.
– Не плачь… не плачь, – слабым голосом повторила мать.
И медленно гладила его по волосам. Потрясенный до глубины души, он рыдал, и каждая клеточка его тела болью отзывалась на эти слезы. Наконец он затих, но поднять голову не решался.
– Как ты поздно. Где ты был? – спросила мать.
– Поезд опоздал, – ответил он невнятно, все еще уткнувшись в одеяло.
– Вечно он опаздывает, этот несчастный лондонский! Ньютон приехал?
– Да.
– Ты, конечно, голодный, а вас ждет обед.
Пол с усилием поднял голову, посмотрел на мать.
– Что у тебя, ма? – без обиняков спросил он.
– Просто небольшая опухоль, мой мальчик, – ответила она, отведя глаза. – Ты не беспокойся. Она появилась… эта шишка… уже давно.
И опять он не сдержал слез. Ум был ясным и жестким, но тело сотрясали рыдания.
– Где? – спросил он.
Она приложила ладонь к боку.
– Вот здесь. Но ведь опухоли выжигают.
Пол поднялся, растерянный, беспомощный, как дитя. Может, все так, как она сказала? Да, заверял он себя, так и есть. А меж тем плотью своей и кровью он с первой минуты в точности знал, что это такое. Он сел на кровать, взял мать за руку. Всю жизнь у нее было одно-единственное кольцо – обручальное.
– Когда тебе стало худо? – спросил он.
– Это началось вчера, – покорно ответила миссис Морел.
– Боли!
– Да. Но не сильней, чем нередко бывало дома. По-моему, доктор Ансел паникер.
– Не следовало тебе ехать одной, – сказал он не столько ей, сколько себе.
– Как будто в этом дело! – мигом возразила мать.
Они помолчали.
– Теперь иди пообедай, – сказала она. – Уж конечно, ты проголодался.
– А сама ты обедала?
– Да, я ела отличную камбалу. Энни так заботлива.
Они немного поговорили, и Пол пошел вниз. Он был бледен, держался через силу. Ньютон очень ему сочувствовал.
После обеда Пол пошел в чулан помочь Энни с посудой. Девочку-служанку отправили с каким-то поручением.
– Это и правда опухоль? – спросил Пол.
Энни заплакала.
– Какая боль у нее вчера была… в жизни не видела, чтоб кто-то так страдал! – воскликнула она. – Леонард как сумасшедший кинулся за доктором Анселом, а когда мама добралась до кровати, она сказала: «Энни, погляди, у меня на боку шишка. Что это, а?» Я как посмотрела, думала, сейчас упаду. Представляешь, Пол, огромная, как два моих кулака. Я говорю: «Боже милостивый, ма, когда ж она выросла?» А мама мне: «Она у меня давным-давно, детка». Я думала, я умру. Пол, честное слово. Боли мучили ее дома сколько месяцев, и никто за ней не ухаживал.
Слезы навернулись у него на глаза и тотчас высохли.
– Но она ведь бывала у доктора в Ноттингеме… и ни слова мне не говорила, – сказал он.
– Будь я дома, я бы сама увидела, – сказала Энни.
Полу казалось, все это дурной сон. Во второй половине дня он отправился к доктору. То был проницательный и славный человек.
– Но что это за болезнь? – спросил Пол.
Доктор посмотрел на молодого посетителя, переплел пальцы.
– Должно быть, это большая опухоль, которая образовалась в диафрагме, – медленно сказал он, – и, возможно, ее удастся вылущить.
– А оперировать нельзя? – спросил Пол.
– В этом месте нельзя, – ответил врач.
– Вы уверены?
– Безусловно!
Пол задумался.
– Вы уверены, что там опухоль? – спросил он потом. – Почему доктор Джеймсон в Ноттингеме ничего такого не обнаружил? Мать часто у него бывала, и он лечил ее сердце и расстройство пищеварения.
– Миссис Морел не говорила доктору Джеймсону об этой шишке, – ответил врач.
– И вы не сомневаетесь, что это опухоль?
– Нет, я не уверен.
– Что еще это может быть? Вы спрашивали мою сестру, не было ли у нас в семье рака? Может это быть рак?
– Не знаю.
– Что вы думаете делать?
– Я бы хотел ее обследовать вместе с доктором Джеймсоном.
– Тогда так и сделайте.
– Вам надо с ним договориться. Притом, что он едет из Ноттингема, гонорар его будет не меньше десяти гиней.
– Когда бы вы хотели, чтобы он приехал?
– Я зайду сегодня вечером, и мы это обсудим.
Кусая губы. Пол ушел.
Доктор сказал, матери можно спуститься к чаю. Сын пошел помочь ей. На ней был темно-розовый халат, подарок Леонарда Энни, она была уже не так бледна и опять казалась совсем молодой.
– В этом халате ты выглядишь очень мило, – сказал Пол.
– Да, он так мне идет, что я сама себя не узнаю, – отозвалась она.
Но стоило ей встать, она снова побледнела. Пол помог ей, почти нес ее. На верхней площадке лестницы силы вконец ее оставили. Он поднял ее, торопливо снес вниз, уложил на диван. До чего она легкая, хрупкая. Лицо как у мертвой, синие губы крепко сжаты. Глаза открыты – все те же голубые глаза, в которых он всегда находил опору, – и она смотрела на него с мольбой, будто хотела, чтоб он ее простил. Пол поднес к ее губам коньяку, но губы не разжались. Она не сводила с него пытливых глаз. Только в них была еще и жалость. По лицу Пола непрестанно катились слезы, но ни один мускул не дрогнул. Он непременно хотел дать ей хоть каплю коньяку. Скоро она смогла проглотить одну чайную ложечку. И откинулась назад, так она устала. По лицу сына все катились слезы.
– Но это пройдет, – задыхаясь, сказала она. – Не плачь!
– Я не плачу, – сказал сын.
Немного погодя ей опять полегчало. Пол стоял на коленях подле дивана. Они смотрели друг другу в глаза.
– Не хочу я, чтоб ты из-за этого беспокоился, – сказала мать.
– Не буду, ма. Полежи тихонько, и скоро тебе опять станет лучше.
Но он был белый как полотно, даже губы побелели, и в глазах обоих было понимание. У матери глаза такие голубые, необыкновенно голубые, совсем как незабудки!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158