Наверно, она умрет сегодня, думалось Полу. У опушки леса к нему по снегу подошел ослик, и ткнулся в него мордой, и пошел рядом. Пол обхватил его за шею и гладил его щеки от носа к ушам.
Мать все еще жила, безмолвная, с горько сжатым ртом, жили только полные темной муки глаза.
Близилось Рождество; больше стало снегу. И Энни и Пол чувствовали, у них больше нет сил это выносить. Темные глаза матери все жили. Морел, безгласный, испуганный, стал совсем незаметным. Зайдет иногда в комнату больной, глянет на нее. Потом, растерянный, попятится вон.
Она все цепко держалась за жизнь. Углекопы долго бастовали, и недели за две до Рождества вернулись на работу. Минни поднялась к миссис Морел с едой. Это было два дня спустя после конца забастовки.
– Минни, мужчины говорят, что у них руки болят? – спросила больная ворчливо, слабым голосом, который не желал сдаваться. Минни удивилась.
– Нет, миссис Морел, по крайности, я такого не слыхала, – ответила она.
– А вот поспорим, болят руки, – сказала умирающая, с усталым вздохом повернув голову. – Но по крайней мере на этой неделе можно будет кое-что купить.
Ничто от нее не ускользало.
– Одежду, в которой отец ходит в шахту, надо проветрить, Энни, – сказала она, когда углекопы собрались возвратиться на работу.
– Да ты не беспокойся об этом, родная, – сказала Энни.
Как-то вечером Пол и Энни сидели одни. Сестра милосердия была наверху.
– Она и Рождество переживет, – сказала Энни. Обоих охватил ужас.
– Не переживет, – угрюмо отозвался Пол. – Я дам ей морфий.
– Откуда? – спросила Энни.
– Возьму все, что мы привезли из Шеффилда, – сказал Пол.
– А-а… дай! – сказала Энни.
На другой день Пол рисовал в спальне матери. Она, казалось, уснула. Он тихонько ходил взад-вперед перед мольбертом. Вдруг прозвучал еле слышный, жалобный голос:
– Не ходи по комнате, Пол.
Он оглянулся. Глаза матери, точно темные пузырьки на лице, были устремлены на него.
– Не буду, родная, – ласково сказал он. И в сердце, казалось, оборвалась еще одна струна.
В тот вечер он взял с собой вниз все оставшиеся таблетки морфия. Тщательно растер их в порошок.
– Ты что делаешь? – спросила Энни.
– Я их всыплю в молоко, которое она пьет на ночь.
И оба засмеялись, словно двое сговорившихся нашкодить ребятишек. Среди этого ужаса замерцал проблеск здравомыслия.
В тот вечер сестра милосердия не пришла подготовить миссис Морел ко сну. Пол поднялся к матери с горячим молоком в поильнике. Было девять часов.
Пол приподнял ее на постели и вставил носик поильника между губами, которые ценой собственной жизни рад был бы уберечь от всякой боли. Мать глотнула, отодвинула носик поильника и удивленно посмотрела на сына темными глазами. Он не отвел глаз.
– До чего же горько, Пол! – чуть сморщившись, сказала она.
– Это новое снотворное, мне дал для тебя доктор, – сказал сын. – Он надеется, при этом питье тебе утром не будет так плохо.
– Хорошо бы, – как ребенок сказала она.
Она отпила еще немного молока.
– Но до чего же противное! – сказала она.
Пол смотрел на ее хрупкие пальчики, держащие чашку, на чуть движущиеся губы.
– Знаю… я попробовал, – сказал Пол. – Но я потом дам тебе запить просто молоком.
– Вот и ладно, – сказала она и опять стала пить. Она слушалась сына как малое дитя. Понимает ли она, думал Пол. Он видел, как вздрагивает ее истощенное горло при каждом трудном глотке. Потом сбежал вниз за молоком. На дне поильника не осталось ни крупицы порошка.
– Она выпила? – прошептала Энни.
– Да… и говорила, горько.
– Ну! – засмеялась Энни и прикусила нижнюю губу.
– А я сказал, это новое снотворное. Давай молоко.
Вдвоем они поднялись в комнату матери.
– Не понимаю, почему сестра не пришла уложить меня, – задумчиво, по-детски пожаловалась мать.
– Она говорила, она идет на концерт, родная, – ответила Энни.
– Вот как?
Помолчали. Потом миссис Морел залпом выпила молоко.
– То питье было такое противное, Энни! – посетовала она.
– Правда, родная? Ну, ничего, потерпи.
Мать снова устало вздохнула. Пульс был неровный.
– Давай мы сами тебя уложим, – сказала Энни. – Сестра, наверное, придет поздно.
– Что ж, – сказала мать, – попробуйте.
Они откинули одеяло. Пол увидел, мать, как девочка, свернулась калачиком в своей фланелевой ночной рубашке. Они быстро разгладили одну сторону постели, потом другую, натянули ночную рубашку поверх маленьких ножек и закрыли ее одеялом.
– Ну вот, – сказал Пол, нежно поглаживая ее. – Ну вот!.. теперь уснешь.
– Да, – согласилась она. – Я не думала, что вы так ловко сумеете привести в порядок постель, – почти весело прибавила она. Потом свернулась калачиком, подложила руку под щеку, голову уютно втянула в плечи. Пол уложил ее длинную, тоненькую косичку на плечо и поцеловал мать.
– Ты уснешь, моя хорошая, – сказал он.
– Да, – доверчиво согласилась она. – Покойной ночи.
Они погасили свет, стало тихо.
Отец уже лег. Сестра не пришла. Около одиннадцати Пол и Энни поднялись по лестнице посмотреть на мать. Казалось, как обычно после питья, она спит. Рот был чуть приоткрыт.
– Посидим? – предложил Пол.
– Я лягу с ней, как всегда, – сказала Энни. – Она ведь может проснуться.
– Ладно. И если что не так, позови меня.
– Хорошо.
Они медлили у горящего камина, они чувствовали, какая огромная, снежная ночь за стенами дома и как одиноки в этом мире они. Наконец Пол ушел в соседнюю комнату и лег.
Он мгновенно уснул, но то и дело просыпался. Потом крепко уснул. И вдруг проснулся, услыхав шепот Энни: «Пол, Пол!» Подле него в темноте стояла сестра в ночной рубашке, коса перекинута на спину.
– Да?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158