– Подумать только, что тут ходила королева! – негромко сказала Мириам, поднимаясь по разбитым ступеням.
– Если только могла взобраться, – сказал Пол, – у нее же наверняка был отчаянный ревматизм. С ней наверняка обращались гнусно.
– По-твоему, она этого не заслужила? – спросила Мириам.
– По-моему, нет. Просто она была неугомонная.
Они поднимались выше по винтовой лестнице. Крепкий ветер задувал в бойницы и внутри устремлялся вверх по пролету, надувал, точно шар, юбки Мириам, она смущалась, но вот Пол ухватил юбку за кайму и стал ее придерживать. Сделал он это совсем просто, как если бы поднял ее перчатку. И это запомнилось ей навсегда.
Старый, красивый плющ густо увил разрушенный верх башни. Здесь было и немало холодных, бледных бутонов желтофиолей. Мириам хотела перегнуться, сорвать ветку плюща, но Пол ей не позволил. Вместо этого ей пришлось ждать у него за спиной, а он срывал их по одной веточке и, как истый рыцарь, по одной протягивал ей. Казалось, башня раскачивается под ветром. Внизу расстилались сельские дали – мили и мили лесов, – но и проблески пастбищ.
Подземелье замка было очень хорошо и прекрасно сохранилось. Пол делал набросок, Мириам стояла рядом. Ей думалось о Марии Шотландской, что не умела понять постигшего ее несчастья и упорно, безнадежно всматривалась в даль, за холмы, откуда не приходила помощь, или сидела здесь, в подземелье, и слушала слова о Боге, такие же холодные, как этот склеп.
Они весело пустились в обратный путь, оглядываясь на свой любимый замок, что стоял на холме такой большой и красивый.
– Представь, если бы ты здесь жила, – сказал Пол.
– Если бы!
– Вот славно было бы тебя навещать!
Сейчас они шли по пустынной местности, среди скал. Пол так любил эти места, а Мириам они казались чужими, хотя отсюда до дому было всего десять миль. Все шли вразброд. Когда по тропе, где под лучами солнца поблескивали несчетные песчинки, пересекали большой, отлого спускавшийся в низину луг, Пол продел пальцы под шнурки ее дорожной сумки, и тотчас Мириам почувствовала, что сзади Энни не спускает с них ревнивых глаз. Но луг омыт был солнечным сиянием, тропинка сверкала, будто усыпанная алмазами, и так редко Пол подавал ей хоть какой-то знак. Пальцы Мириам замерли на шнурках сумки, ощущая прикосновение его пальцев; и мир вокруг был несказанно прекрасен.
Наконец дошли до рассыпавшихся по склонам холма серых домиков селения Крик. За ним возвышалась знаменитая вершина, которую Полу было видно из сада Морелов. Компания взбиралась все выше. Вокруг и внизу раскинулись широкие просторы. Парням не терпелось добраться до вершины. Ее венчал круглый бугор, половина которого была уже снесена, а на нем расположилась прочная приземистая древняя башня, с которой в старину передавали сигналы в низинные земли, – в Ноттингемшир и Лестершир.
Там наверху, на незащищенном пятачке, ветер дул с такой силой, что устоять можно было только если он пригвождал тебя к стене башни. У самых ног почти отвесно спускалась стена карьера, из которого добывали известняк. Внизу там и сям вставали холмы, ютились крохотные селения – Мэтлок, Эмбергейт, Каменный Мидлтон. Парням непременно хотелось высмотреть Бествудскую церковь далеко слева, в краю, застроенном погуще. Досада брала, что кажется, будто она стоит на ровном месте. Видно было, как холмы Дербишира переходят в однообразие Центральных графств, простирающихся на юг.
Мириам страшилась ветра, но парни им наслаждались. Миля за милей они шагали к Уэтстендуэллу. Все припасы были съедены, путники изрядно проголодались, а денег на обратную дорогу осталось в обрез. Но они ухитрились разжиться булкой и пирогом со смородиной, складными ножами разрезали то и другое на куски и, сидя на ограде подле моста, смотрели, как несется мимо сверкающий деруэнтский экспресс, как на пути из Мэтлока повозки останавливаются у постоялого двора.
Пол побледнел от усталости. Весь день он был в ответе за всю компанию, и теперь силы его оставили. Мириам понимала это, держалась рядом, и он доверился ей.
Им пришлось час прождать на станции в Эмбергейте. Поезда прибывали, переполненные экскурсантами, которые возвращались в Манчестер, Бирмингем и Лондон.
– Мы вполне могли бы съездить и туда… дома вполне могут подумать, что мы уехали так далеко, – сказал Пол.
Вернулись они довольно поздно. Мириам шла домой с Джеффри, смотрела, как большая, красная, затуманенная, поднимается луна. Она чувствовала, что-то в ней свершилось.
Ее старшая сестра, Агата, была учительницей. Девушки враждовали друг с другом. Мириам считала Агату суетной. Притом ей самой хотелось быть учительницей.
Однажды в субботу после полудня Агата и Мириам одевались у себя наверху. Их комната помещалась над конюшней. Она была невелика, с низким потолком и голыми стенами. Мириам повесила на стену репродукцию картины Веронезе «Святая Екатерина». Она любила эту святую, что задумалась, сидя у окна. В их комнате окна были слишком малы, не посидишь. Но над окном, выходящим в сад, вился дикий виноград и жимолость, и из него видны были верхушки дубов во дворе, а маленькое окошко в противоположной стене, размером с носовой платок, глядело на восток, на зарю, занимающуюся над милыми сердцу Мириам округлыми холмами.
Сестры почти не разговаривали друг с другом. Агата, светловолосая, маленькая и решительная, взбунтовалась против духа, которым проникнут был дом Ливерсов, против заповеди «подставь другую щеку». Она теперь вышла в мир, на путь к независимости. И утверждала житейские ценности – наружность, умение себя вести, положение в обществе, все то, чему Мириам не придавала значения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158