– Когда я дезертировал.
– Когда вы дезертировали?
Женевьева наклонилась, чтобы спустить лодку. Они протащили ее по берегу, причем почти коснулись головами друг друга, а потом столкнули ее наполовину на воду.
– А если вас поймают?
– Могут расстрелять, я не знаю. Так как война кончена, возможно, что ограничатся пожизненным заключением или по меньшей мере упекут на двадцать лет.
– И вы можете так спокойно говорить об этом?
– Эта мысль для меня не нова.
– Что побудило вас это сделать?
– Я не хотел больше подчиняться каторге.
Женевьева вошла в лодку и взялась за весла.
– Теперь оттолкните ее и не упадите сами! – крикнула она.
Лодка соскользнула в воду. Женевьева начала медленно ритмически взмахивать веслами. Эндрюс глядел на нее, не говоря ни слова.
– Когда вы устанете, я буду грести, – сказал он спустя некоторое время.
Позади них деревня, с белыми и желтыми пятнами домов с бурыми и бледно-красными оштукатуренными стенами и крутыми черепичными крышами, поднималась неправильной пирамидой до самой церкви. Сквозь широкие остроконечные арки колокольни они могли видеть на фоне неба висевшие колокола. Внизу, в реке, отражался весь город, и когда ветер рябил воду, голубовато-стальная полоса затемняла отражение.
Весла ритмически скрипели.
– Помните: когда вы устанете… – снова сказал Эндрюс после продолжительной паузы.
Женевьева сказала сквозь зубы:
– Разумеется, у вас нет патриотизма.
– Так, как вы его понимаете, – нет.
Они обогнули конец песчаной отмели, где течение было сильно. Эндрюс положил руку на весла позади ее рук и стал грести вместе с ней. Нос лодки врезался в камыши, росшие под ивами.
– Мы постоим здесь, – сказала она, складывая весла.
Женевьева обняла руками колена и наклонилась к нему.
– Так вот почему вам понадобился мой револьвер… Расскажите мне все, начиная с Шартра, – сказала она глухим голосом.
– Видите ли, я был арестован в Шартре и послан в дисциплинарный батальон – это равносильно вашей военной тюрьме. Мне не дали возможности сказать хотя бы слово моему начальству по университетской команде. – Он замолчал.
Какая-то птичка распевала в ветвях ивы. Солнце скрылось за облаком, ветер играл бледно-зелеными листьями, небо было покрыто серебристыми и палевыми облаками и местами имело цвет воробьиного яйца.
Эндрюс тихо засмеялся.
– Но, Женевьева, как глупы эти слова, эти надутые слова: «рота», «батальон», «начальство», «офицер». Все это должно было случиться так или иначе. Чаша переполнилась – вот и все. Я не мог больше подчиняться дисциплине… О, эти длинные римские слова, висящие как жернова на человеческой шее! Это также было глупо – я очень охотно пошел помогать убивать немцев, с которыми я не ссорился, из любопытства или из трусости… Вы видите, мне понадобилось много времени для того, чтобы понять, как устроен мир. Не было никого, кто указал бы мне путь. – Он замолчал, как будто выжидая, что скажет она.
Птица в ветвях ивы все еще пела. Вдруг ветер отнес немного в сторону качающуюся ветку, и Эндрюс увидел ее, маленькую серую птичку – горлышко ее раздулось от натуги.
– Мне кажется, – медленно заговорил он, – что в человеческом обществе всегда было так и, может быть, будет всегда так: организации растут и подавляют индивидуумов; индивидуумы, отчаявшись, поднимают против них бунт; наконец, образуют новые общества, чтобы разрушить старые, и в свою очередь снова становятся рабами…
– Я думала, что вы социалист, – перебила Женевьева резким топом, который больно задел его, но он сам не знал почему.
– Один человек в дисциплинарном батальоне рассказывал мне, – снова начал Эндрюс, – что они мучили там его друга, заставляя его глотать зажженные папиросы. Ну так вот, каждое приказание, отданное мне, каждое новое унижение перед властями для меня было таким же страданием. Вы можете это понять? – Его голос возвысился до мольбы.
Она кивнула головой. Они сидели молча. Легкий ветер играл листьями ивы. Птичка замолкла.
– Ну, расскажите же мне о том, как вы уплыли. Это интересно.
– Мы работали по разгрузке цемента в Пасси – цемента для стадиона, который армия приносит в дар Франции и который будет выстроен руками рабов, как пирамиды.
– Пасси – это где жил Бальзак? Вы видели там его Дом?
– Со мной вместе работал юноша, его прозвали Малышом. Без него я никогда бы не сделал этого. Я был совершенно разбит… Думаю, что он утонул… Как бы то ни было, мы плыли под водой так долго, насколько это было в наших силах, и, так как было почти темно, мне удалось достигнуть барки, где меня и приютила одна любопытная анархистская семья. С тех пор я никогда не слышал о Малыше. Там я купил это платье, которое вас так забавляет, Женевьева, и вернулся обратно в Париж, главным образом чтобы разыскать вас.
– Я так много значу для вас? – прошептала Женевьева.
– Я пытался найти одного юношу, его звали Марсель и он работал на ферме около Сен-Жермена. Я познакомился с ним случайно. Я узнал, что он бросил место и ушел в море. Если бы мне не так хотелось видеть вас, я бы отправился прямо в Бордо или Марсель. Они не очень теперь разбираются, кого берут в матросы. Взяли бы и меня.
– Но ведь и в армии с вас было довольно этой ужасной жизни, когда вам приходится жить среди людей, всегда в грязи, вонючем воздухе, вам – человеку с чувствительной душой, артисту? Неудивительно, что после нескольких лет такой жизни вы едва не сошли с ума.
Женевьева говорила страстно, не сводя с него глаз.
– О, не в этом дело, – сказал Эндрюс с отчаянием в голосе. – Я скорее люблю этот народ, который вы называете простым. Во всяком случае, различия между людьми так незначительны…
Фраза у него оборвалась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137