Потом она, дурачась, упала на стул.
– Бум! – сказала она.
Фюзелли смеялся до тех пор, пока на глазах его не выступили слезы. Она рассмеялась тоже. Они довольно долго сидели, поглядывая друг на друга и хихикая, в то время как Эйзенштейн и француз продолжали разговаривать. Вдруг Фюзелли уловил фразу, которая поразила его.
– Что бы вы, американцы, стали делать, если бы во Франции вспыхнула революция?
– Мы сделали бы то, что нам приказали бы, – ответил Эйзенштейн с горечью. – Мы рабы.
Фюзелли заметил, что обычно желтое, отекшее лицо Эйзенштейна теперь раскраснелось, а в глазах появился блеск, которого он никогда не замечал у него раньше.
– Как это революция? – спросил Фюзелли, сбитый с толку.
Француз испытующе перевел на него свои черные глаза.
– Я хочу сказать: прекращение бойни – свержение капиталистического правительства, социальная революция…
– Но ведь у вас же республика! Разве нет?
– Такая же, как и у вас.
– Вы рассуждаете как социалист, – сказал Фюзелли. – Я слыхал, что в Америке за такие разговоры расстреливают.
– Видите, – сказал Эйзенштейн французу.
– Все они такие.
– За исключением очень немногих. Это безнадежно, – сказал Эйзенштейн, закрывая лицо руками. – Я часто думаю о том, чтобы застрелиться.
– Уж лучше застрелите кого-нибудь другого, – сказал француз, – это будет полезнее.
Фюзелли беспокойно ерзал на стуле.
– И с чего вы все это выдумали, ребята? – спросил он. Про себя он подумал: «Еврей и лягушатник, нечего сказать – теплая компания».
Его глаза поймали взгляд Ивонны, и они оба расхохотались. Ивонна перебросила ему свой клубок. Он покатился вниз под стол, и они начали ползать кругом и искать его под стульями.
– Два раза мне казалось, что это должно произойти, – сказал француз.
– Когда это?
– Да вот недавно одна дивизия двинулась на Париж… И когда я был в Вердене… О, революция будет! Франция – страна революций.
– Мы всегда будем тут, чтобы подавить ее, – сказал Эйзенштейн.
– Подождите, пусть ваши ребята повоюют немного. Одна зима в траншеях подготовит к революция любую армию.
– Но у нас нет возможности узнать правду. А дисциплина превращает человека в животное, в колесо механизма. Не забывайте, что вы свободнее нас. Мы хуже русских.
– Это удивительно… Но должна же у вас быть какая-то сознательность, привитая цивилизацией. Я всегда слышал, что американцы свободолюбивы и независимы. Неужели они без конца позволят таскать себя на убой?
– О, не знаю! – Эйзенштейн поднялся на ноги. – Пора уже в бараки. Идешь, Фюзелли? – сказал он.
– Конечно, – равнодушно ответил Фюзелли, не вставая со стула.
Эйзенштейн и француз вышли в лавку.
– Бон суар, – сказал Фюзелли нежно, перегибаясь через стол. – Ну, девчурка?
Он лег животом на широкий стол, обнял ее за шею и поцеловал, чувствуя, что все вокруг темнеет в пламени желания. Она спокойно оттолкнула его крепкими маленькими ручками.
– Будет, – сказала она и кивнула головой в сторону старушки, спавшей в кресле в темном углу комнаты. Они стояли, прислушиваясь к ее легкому свистящему храпу.
Он обнял ее и долго целовал в губы.
– Завтра, – сказал он. Она кивнула головой.
Фюзелли быстро зашагал по темной улице к лагерю. Кровь радостно стучала в его жилах. Он нагнал Эйзенштейна.
– Послушай-ка, Эйзенштейн, – сказал он дружеским тоном, – не думаю, чтобы тебе следовало всюду болтать таким образом. Ты можешь этак засыпаться в один прекрасный день.
– Мне все равно.
– Но, черт побери, не собираешься же ты в самом деле лезть в петлю? Они расстреливают ребят и не за такие штуки.
– Пусть.
– Господи Иисусе, ну можно ли строить из себя такого дурака! – возразил Фюзелли.
– Сколько тебе лет, Фюзелли?
– Мне уже двадцать.
– А мне уже тридцать. Я больше жил, дружище, и знаю, что хорошо и что плохо. Эта бойня угнетает меня.
– Господи, я понимаю. Это дьявольская каша. Но кто же заварил ее? Вот если бы кто-нибудь пристрелил этого кайзера…
Эйзенштейн горько рассмеялся. Фюзелли немного замешкался у входа в лагерь, следя за тем, как маленькая фигурка Эйзенштейна исчезала в темноте своей забавной ковыляющей походкой.
«Нужно быть впредь чертовски осторожным и поглядывать, когда идешь с ним в бараки. Этот проклятый жид, может быть, немецкий шпион или офицер секретной службы». Холодная дрожь ужаса пробежала по Фюзелли, рассеивая радостное чувство довольства собой. Его ноги шлепали по лужам и проваливались сквозь тонкий лед, когда он шел по дороге в барак. Ему казалось в темноте, будто за ним отовсюду следят, будто какая-то гигантская фигура ведет его вперед сквозь мрак, держа над ним кулак, готовый каждую минуту размозжить ему голову.
Завернувшись в свои одеяла на койке рядом с Билли Греем, он прошептал:
– Знаешь, Билл, я, кажется, нашел себе девочку в городе.
– Кого?
– Ивонну. Не говори никому. Билли Грей слегка свистнул.
– Ты высоко летаешь, Дэн. Фюзелли фыркнул.
– Черт возьми, дружище, лучшие из них для меня еще недостаточно хороши.
– Ну а я собираюсь покинуть тебя, – сказал Билли Грей.
– Когда?
– Скоро, черт побери! Я не в силах выносить эту жизнь. Не понимаю, как ты можешь!
Фюзелли не ответил. Он тепло укрылся одеялом, думая об Ивонне и капральстве.
Фюзелли рассматривал свой пропуск при свете единственной мигающей лампы, отбрасывавшей на станционную платформу колеблющийся красноватый круг. От утренней зори 4 февраля до утренней зори 5-го он был свободным человеком. Его глаза чесались от сна, когда он прогуливался взад и вперед по холодной платформе. Целых двадцать четыре часа ему не придется выслушивать ничьих приказаний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137