Налила всем — солдату, Ксане немного, а Ваське дала целый стакан.
— Это как квас… Не страшно.
Васька выпил, стал веселым. Подумалось: Хоть она и мама, а ничего, приятная женщина».
Развязался у Васьки язык от бражки. Стал он рассказывать, как в детдоме пайки делят. Откусят, положат на весы. Многовато. Еще откусят. Останется крошечка какая-то. Развесчик чихнет, она и улетит.
Изобразил Васька в лицах, все рассмеялись. Ксана так и заливалась, солдат восхищенно качал головой: «Ну и Васька, артист!» Он совсем разошелся, спел «Халяву».
Женился, помню, я на той неделе в пятницу, Она из всех девчат фартовая была, Я полюбил ее. Халяву косолапую, Но для меня она фартовая была…
Возвышенно пел, проникновенно Васька, думал, что это грустная песня. Но все опять начали смеяться. Только Ксанина мама с мягкой улыбкой произнесла:
— Вася, скажи, а ты сказки любишь?
— Конечно, — отвечал он.
— Вот мы с Аськой по вечерам сказки рассказываем… Про Ивана Царевича, про Василису… — Я про мужика знаю, — сказал Васька.
— Ну, расскажи.
— Про мужика? — спросил Васька. — Жил мужик и ловил рыбу. Приходит однажды на речку, смотрит — журавель попался в сети. Ногой зацепился, а выбраться не может. Пожалел мужик и освободил журавля. А журавль и говорит ему человеческим языком: «Пойдем ко мне домой, я тебе подарок хороший дам». Пришли они к журавлиной избе, и вынес ему журавль скатерть-самобранку…
— Вот такую сказку я люблю, — кивнула Вера Ивановна.
— Захотелось по дороге старику есть, он и говорит:
«Напои-накорми, скатерочка!» Только сказал — и на скатерти все появилось: картошка, капуста, чего еще… Суп из селедки тоже появился. Даже свиная тушенка в банках. И целый бухарик хлеба!..
— Сюда бы эту скатерочку, — воскликнула Ксана.
Васька продолжал:
— Зашел мужик к богатею переночевать, а тот ночью и заменил скатерть. Ему мужик-то проговорился. Приходит домой и говорит старухе: мол, не надо, старуха, теперь в очередь в магазине стоять и в колхозе работать. Все у нас будет. Развернул скатерть, а она и не действует. Обманул, видно, журавль, подумал мужик и вернулся к нему. Так и так, плохую ты скатерть дал, не включается она…
— Как наш утюг, — засмеялась Ксана. А солдат и Вера Ивановна улыбнулись: «Рассказывай, рассказывай, Вася».
— Дал тогда журавль мужику волшебную книгу, — продолжал Васька. — Откроешь ее, а там что ни страница, то продуктовые карточки, да литеры всякие, да ордера на мануфактуру. Вырывай, а они не кончаются. Пришел мужик опять к богатею, попросился переночевать, а тот ночью снова переменил. Вернулся утром мужик домой, а в книге, глядь, обыкновенные страницы…
— А что за книга-то была? — спросила вдруг Вера Ивановна.
— Толстая и без картинок, — нашелся Васька. — В третий раз журавль дал мужику зеркальце волшебное. Посмотришь в него, и все тебе на свете видно. В каком магазине что выбросили, а где под прилавком держат продукты, а где по мясным талонам отоваривают…
— Мама, а у нас мясные тоже не отоварены, — напомнила Ксана.
— Так у нас же нет волшебного зеркала, — засмеялась Вера Ивановна.
— Мда, — протянул солдат. — Мне бы тоже оно пригодилось… Как ты думаешь, Василий?
— Конечно, — сказал Васька. — Но его богатей тоже украл. Тогда журавль подарил ему сапоги-скороходы. Если, к примеру, будет мужик от милиции удирать, наденет он эти сапоги — и раз…
— Он что, жулик? — спросил солдат.
— Зачем? На всякий случай! А то контролеры в электричке пойдут… Или бандиты пристанут, или пьяницы, — сказал Васька. — Они не рвутся, не промокают. Нет, сапоги удобные были, только их богатей спер у него. Пошел он снова к журавлю и говорит: мол, плохие у тебя подарки, без проку они мне. А журавль и спрашивает:
«Не заходил ли ты ночевать к богатею?» «Заходил», — отвечает мужик. «Все тогда понятно! Вот тебе последний подарок, — и приносит сумку, — скажи: „Сорок из сумы!“ И все у тебя будет в порядке», — Щедрый был журавль, — сказала Вера Ивановна, вздохнув.
— Вы дальше послушайте, — попросил Васька. — Пришел он к богатею и просится переночевать. «Куда бы, говорит, сумку положить. Она у меня не простая, всякие просьбы исполняет. Надо только сказать: „Сорок из сумы!“ Лег мужик, а сам не спит, ждет, что дальше будет. Хозяин-богатей подождал да и говорит; „Сорок из сумы!“ Выскочили тут из сумки сорок автоматчиков, навели на богатея автоматы и говорят: „Отдавай подарки!“ Он все и отдал. А мужик пришел домой и отнес в комиссионку.
— Вот чудак! — Ксана всплеснула руками. — Зачем же в комиссионку-то?
— А чтобы деньги были, — резонно отвечал Васька.
— 20 —
Оксане в госпиталь идти не разрешили.
Вера Ивановна сказала, что девочке надо готовить уроки. Поздно, нечего шляться неведомо где.
Васька клялся, божился, что проводит до дому, Вера Ивановна качала головой:
— Незачем ей идти в ваш госпиталь. Она видела отступление, с нее достаточно. А вы приходите.
Солдат и мальчик задворками вышли к высокой железной ограде, отыскали лаз и очутились на территории огромного лесопарка, где размещались белые корпуса госпиталя. До войны здесь был санаторий НКВД.
Васька все тут знал. По одной из дорожек направился в глубь парка и остановился перед громадной ямой, сплошь заваленной бинтами.
Мальчик уперся глазами и эти окровавленные бинты, шепотом сказал:
— Видите?
Лазил в санаторий Васька часто. Его территория примыкала одной стороной к колхозному полю, здесь оно не охранялось. Детдомовцы нашли лазы, проторили тропы, пробили отверстия и, как саранча, объедали край, что шел вдоль забора. Здесь росла морковь.
Но это бывало осенью, а осень — золотая пора, как пишут в книгах для чтения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69