А тут… Тьфу! Всего-то делов. Давай, голубчик, поддержи честь семьи. Ты думал, быть евреем, это тебе в бирюльки играть? Ничего, с тебя не убудет. Пострадай за веру.
Рома. Но я ни в какого бога не верую.
Раввин. А это ничего не значит. На алтарь здоровой еврейской семьи можно принести такую жертву.
11. Экстерьер.
Улица.
(День)
По ступеням парадного подъезда больницы спускается Рома. Он идет, раскорячившись, мучительно кривясь от боли при каждом шаге.
На тротуаре теща, жена и дети дожидаются его с цвета— ми, как героя. При виде его морской походки они все дружно начинают рыдать.
12. Экстерьер.
Площадь у синагоги.
(Утро)
Синагога переполнена молящимися. Те, кому не досталось места внутри, молятся снаружи у распахнутых окон. Молящиеся, облаченные в черно-белые полосатые таллесы, истово раскачиваются, по двое-трое сгруппировавшись у одного молитвенника. Бородатый еврей в ермолке и таллесе прогуливается вокруг синагоги с винтовкой на плече — это гражданская охрана — и время от времени, приблизившись к одной из групп, на миг заглядывает в молитвенник через чужие плечи и тоже начинает молиться.
13. Экстерьер.
Детский сад.
(День)
Дети играют в песочницах. Хохочут. Дерутся. Плачут. Двор окружен бетонной оградой. В углу — вышка. Наверху сидит бабушка с винтовкой на коленях и, вскинув на лоб очки, зорко оглядывает окрестность.
14. Экстерьер.
Улица.
(Утро)
По улице прогрохотал бронетранспортер с солдатами.
Дов и Рома, в военной форме и с винтовками за плечами, шагают рядышком по полупустынной улице.
Дов. Мы с тобой по возрасту уже для армии не годимся. Только для гражданской обороны. Ты — новичок. И слушай меня. Я — твой командир. Наш объект — универмаг. Занимай пост у входа и каждого покупателя строжайше обыскивай, чтобы не пронес в магазин взрывчатку. Понял?
Рома. А у меня теща улетает в Америку.
Дов. Навсегда?
Рома. Если бы! На две недели. — Дов. Тоже неплохо.
15. Экстерьер.
Перед универмагом.
(День)
Дов и Рома стоят у двух входных дверей. К Дову тянется очередь женщин, перед Ромой — никого.
Красавец Дов в своей стихии. Каждую женщину под видом обыска он похлопывает по заду, шарит по груди. Женщины притворно возмущаются, бьют его по рукам, но сами тянутся к его ладоням.
Скучающий Рома смотрит в землю. Увидел перед собой дамские туфли и, не поднимая глаз, полез, подражая Дову, руками к бедрам женщины, и тут же схлопотал по морде. Перед ним стояла разгневанная теща.
16. Экстерьер.
Набережная.
(Раннее утро)
Орудийный салют заиграл тысячами бликов в окнах небоскребов — отелей вдоль тель-авивского пляжа, приветствуя наступление нового дня на земле Израиля.
Но это не орудийный салют. Это тель-авивские хозяйки, выложив перины и подушки на подоконники и перила балконов, звучными ударами выколачивают свои постели. И здороваются друг с другом через улицу, и смеются, и даже ссорятся, не прекращая пушечной пальбы.
Низко над домами с ревом прошел, сияя алюминиевым брюхом, огромный пассажирский самолет. Дов и Рома в патрульной паре задрали головы, щурясь от солнца.
Рома. Счастливого пути, Анна Ивановна, экс-православная, и Хая в иудейской вере. Пусть Америка на вас полюбуется и задержит в своих объятиях как можно дольше.
Он поднял винтовку и стал прицеливаться в удаляющийся самолет.
Дама (в халате, выбивающая на балконе подушки). Что вы делаете, сумасшедший? Не иначе как любимую жену спровадили?
Дов. Хуже. Любимую тещу.
Дама. Ой, а я вас знаю. Вы у меня холодильник ставили.
Дов. Ну и как? Довольны?
Дама. Тише, женщины. Дайте с человеком поговорить. (Дову.) Я извиняюсь, но холодильник барахлит.
Дов. Вы хотите, чтобы я зашел посмотреть?
Дама (кокетливо). Ну, если это вас не очень затруднит…
Дов цепляет на свободное плечо Ромы свою винтовку.
Дов. Я — мигом.
Рома. А если наскочит проверка?
Дов. Не знаешь, что сказать? Напарник отлучился по нужде.
17. Интерьер.
Спальня.
На ковре стоят высокие солдатские ботинки. Гимнастерка и брюки — на спинке кровати вперемешку с дамским бельем.
Дов блаженствует под простыней, душа в объятиях смущающуюся хозяйку.
Дов. Что ты лицо закрываешь?
Дама. Смущаюсь. Я должна привыкнуть.
Дов. Кого ты стесняешься? Меня? Твоего соотечественника и единоверца? Мы же в Израиле, как в одной семье. Родственники.
Дама (не отрывая ладони от лица). Вот это меня и смущает. Это уже почти кровосмесительство.
И застонала, захлебнувшись от удовольствия.
18. Экстерьер.
Улица.
Рома, с двумя винтовками на плечах, нетерпеливо расхаживает перед фасадом дома под грохот выбиваемых подушек. Старуха, несшая за лапки двух связанных критически оглядела Рому.
Старуха. Боже, бедный Израиль! Как мало у нас сох дат. Один за двоих воюет.
19. Интерьер.
Гостиная в доме Дова.
Большие настенные часы в деревянном футляре пробили семь раз и узорные стрелки показали семь часов.
Утро в доме Дова Эйлота. Сам хозяин и трое его детей — дочь и двое сыновей, поменьше, — завтракают. Они сидят за столом в углу гостиной, который в Израиле выполняет функции столовой, благо находится рядом с дверью в кухню.
Дов горой возвышается над детьми, недовольно и придирчиво поглядывает на них. Он уже в своей рабочей одежде — майке, открывающей волосатую грудь, я старых шортах на мускулистых волосатых ногах.
Дов. В приличном доме мать-труженица сидит за столом, а благодарные дети обслуживают ее. Демонстрируя свою заботу о ней. Но так бывает в приличном доме. А не в моем. Почему постель не убрана? (Дочери.) Почему ты не можешь приготовить завтрак для всей семьи, чтобы твоя мать имела хоть немного радости от своих детей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12