Полицейский — тоже человек. Ему скучно на дежурстве, тянет потрепаться с людьми. Вот за что я люблю Израиль! Даже полицейский здесь — еврей. А что может сделать еврей другому еврею?
Он нарочно роняет через перила кожуру от банана, и та приземляется точно на голову полицейскому. Тот взрывается ругательствами и грозит Дову кулаком. Дов бросает целый банан, и полицейский ловит его обеими руками.
Дов. Ну, что я вам говорил? Где еще такое возможно? Только в Израиле. Он — полицейский, но не антисемит.
В лоджии снова запевают песню, и Дов перекрывает своим баритоном остальные голоса. На других балконах тоже оживает музыка.
Полицейский внизу за обе щеки уплетает банан.
34. Экстерьер.
Пляж.
(День)
Панорама отелей-небоскребов на набережной Тель-Авива, а между ними и синим морем — золотой пляж, густо усеянный телами загорающих. Среди них — наслаждающиеся свиданием Рома и аптекарша. Они лежат на спинах рядышком, жмурясь от счастья и касаясь пальцами друг друга.
Аптекарша. Ты уверен, что твои уехали?
Рома. Дорогая, я что, сам себе враг? Я их проводил. А теща — за океаном. Вернемся с пляжа — нас ждет шикарный ужин, приготовленный моими руками… Букеты цветов… райская музыка… Ты любишь русскую музыку?
Аптекарша. Я люблю все, что ты любишь. Я тебя люблю.
Рома. И я тебя. Хоть мы еще ни разу не были вместе.
Аптекарша. Эта ночь будет нашей. Я сгораю от нетерпения.
Рома. Ия…
Загоравший рядом мужчина прерывает их воркование.
Мужчина. Послушайте, голубки. Во-первых, сбавьте тон. Я даже возбудился от вашего воркования. А во-вторых, у вас есть шанс не дождаться ночи и не отведать кушаний, приготовленных этим влюбленным джентльменом. Тут прошли два араба и оставили в песке сумку.
Аптекарша. А какое нам дело до этой сумки?
Мужчина. А такое, что там что-то тикает. Я, в отличие от вас, не оглох от любви.
Рома. Ну и что, что тикает?
Мужчина. А то, что в сумке — бомба с часовым механизмом.
Стоило мужчине это произнести, как паника охватила пляж и полуодетые люди ринулись подальше от злополучного места.
Голоса. Полиция! Звоните в полицию!
Опустел край пляжа у воды, а толпа полукругом теснится на безопасном расстоянии от места, где синеет на желтом песке сумка.
И вдруг из толпы выбегает крохотная голая девчушка и направляется к сумке.
Девочка. Моя кукла! Там моя кукла!
Кукла, действительно, лежит невдалеке от синей сумки, и девочка на глазах у застывших от ужаса людей шаг за шагом приближается к ней.
Рома, как верный рыцарь, попрощался взглядом со своей возлюбленной и на виду у ахнувшей толпы ринулся вслед за ребенком. В нескольких шагах от сумки он ее догнал девочку, схватил ее на руки и даже куклу успел прихватить, а затем осторожно, на цыпочках, зашагал обратно.
Толпа встретила его аплодисментами. Мать девочки повисла у него на шее.
Оказавшийся на пляже, полуодетый, журналист сунул к губам Ромы микрофон для интервью. И Рома, с трудом переводя дух от пережитой опасности, не преминул сообщить, что он — русский еврей, а они, русские евреи, так воспитаны, что любой на его месте сделал бы то же самое.
У людей увлажнились глаза от восхищения русскими евреями.
Тем временем явилась полиция и обезвредила сумку. В ней оказались обыкновенные бананы и большой будильник, кстати, российского производства.
Рома (удивленно). — Это же моя сумка… И мой будильник! Как я забыл?
Мужчина, первым поднявший панику, подошел к Роме и натянул ему панаму на нос.
Мужчина. Если каждый русский еврей такой же рассеянный поц, нам в этой стране скучать не придется.
35. Интерьер.
Лестничная площадка.
(Вечер)
Рома, с огромным букетом в руках, пытается, не уронив цветов, открыть ключами дверь своей квартиры. Из квартиры напротив высунула голову любопытная соседка.
Соседка. Рома! Какой букет! Ваша жена в отъезде, не правда ли? Я сама с ней прощалась позавчера. Интересно, для кого вы не пожалели денег на такой роскошный букет?
Рома. А разве нет в мире других женщин, достойных таких цветов?
У соседки закатились глаза под веки от такого циничного откровения.
Рома; Например, моя любимая теща, которую я жду не дождусь из-за океана.
Соседка. Неужели самолет освободили? И все пассажиры живы-здоровы и возвращаются домой?
Рома. Пока еще нет. Но я не теряю надежды.
Соседка. У вас золотое сердце, мой дорогой сосед. Я завидую вашей жене и теще. Господи, жить рядом с таким сокровищем!
Рома. Ну-ну. Это уж слишком… Не надо меня перехваливать.
Соседка. Таких, как вы, сейчас надо днем с огнем искать. А скоро таких вообще не будет.
36. Интерьер.
Салон самолета.
(День)
В салоне захваченного террористами самолета изнывают пассажиры. Два террориста прогуливаются по проходу между кресел, насмешливо оглядывая пассажиров.
Американская тетя жены Дова дремлет рядом с тещей Ромы.
Тетя. Пить!
Террорист. На том свете напьешься.
Теща. Почему оскорбляете женщину?
Террорист. Она не женщина, а труп.
Теща. Заткнись, гад. Еб твою мать!
У террориста глаза поползли из орбит.
Террорист. Как вы сказали? Еб твою мать? Я учился в Москве. Вы — русская?
Теща. А кто же еще?
Террорист. Так что ж вы здесь делаете… с грязными евреями? Вас надо немедленно освободить. Мы — палестинцы — обожаем русских. Пойдемте, дорогая.
Он попытался было помочь ей подняться из кресла, но теща, улучив момент, двинула его локтем по роже, и он свалился в проходе. С необыкновенной ловкостью она схватила его автомат, встала ему на грудь, прижав к полу всем своим весом.
Теща. Евреи! Хватай другого! Вперед, соколики! С нами бог!
Евреи кучей навалились на второго террориста, а теща, стоя на поверженном арабе, как знаменем, махала автоматом над головой, и сладчайший русский мат сотрясал салон самолета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12