Смею доложить вам, я никогда не был дамским угодником и всю жизнь, не считая войны, когда у меня, как и у всех офицеров, случались интимные и быстро проходящие связи с малознакомыми женщинами, я прожил со своей женой и был ей верен. Я неопытен с женщинами, да еще с красивыми, и, откровенно говоря, всегда их побаивался и старался держаться подальше. В такой ситуации я был впервые.
Она, бестия, соблазнительная до невозможности, смотрит мне в глаза и будто привораживает… как удав кролика. А ручкой все поглаживает, и я чувствую, как под ее теплой ладошкой возбудился до предела. Мне ее захотелось мучительно… как будто от этого зависела моя дальнейшая жизнь. Такой вспышки желания я за собой не припомню, пожалуй, со студенческой скамьи.
Не соображая, что я делаю, я протянул к ней, как за милостыней, руки, и на мои ладони легли обе ее груди. От наслаждения у меня волосы зашевелились на голове. Буквально. Клянусь честью. Вот такое, понимаете, дьявольское наваждение. И тогда она раскрыла свои прелестные губки, а они у нее, сознайтесь, какое-то чудо природы, венец творения… Пышут жаром, словно обугливаются на ваших глазах.
Товарищ Пулькин, — говорит она, и голос ее чуть с акцентом прозвучал, как степной колокольчик… Вы видите, как я о ней говорю?.. Словно поэтом стал… до сих пор не могу выйти из-под ее чар. — Товарищ Пулькин, вы мой друг?
Ну, что вы на это ответите?
— Конечно! — не своим голосом воскликнул я.
— Я так и знала, — удовлетворенно улыбнулась она и, клянусь честью, даже облизнулась, как кошка на сметану. — Я вам нравлюсь?
Что за вопрос?
— Конечно! — повторил я, как попугай.
Тогда я — ваша! Можете мной обладать, — и, развязав что-то у прелестной шейки, она вышла из своей прозрачной накидки, которая, соскользнув с плеч, розовой пеной легла у ее ног. — Мы с вами одни в доме. Нам никто не помешает.
Я был на грани обморока.
Только услуга за услугу… — она облизнула свои губки и снова показалась мне кошкой с зелеными глазами. Это сходство усиливалось тем, что у нее на верхней губке очаровательные усики.
— Чем я могу быть полезен? — пролепетал я.
— А вот чем. В Москве на киностудии «Мосфильм» скоро начнут снимать фильм с женской ролью, о которой я мечтала всю жизнь. Фильм будет ставить режиссер… — и она назвала имя одного из самых известных наших режиссеров, прогремевшее на весь мир. — Только он может вывести меня из провинциальной глуши на мировую арену. Это мой последний шанс. Но для Москвы я — ноль, никто… Лишь вы… если захотите… можете…
— Голубушка! — взмолился я. — Да что я могу? Я не директор студии и не в художественном совете! Я в этом, честно говоря, мало понимаю… Мое дело… финансы.
— Вот, вот, — сказала она. — Именно финансы. Поэтому вы можете все. От вас зависят бюджеты картин и целых студий! Они в ваших руках! Неужели вы этого не понимаете? И если вы лично попросите о такой безделице, как назначение на роль актрисы, директор студии да и режиссер будут счастливы хоть чем-то завоевать ваше расположение. Вы меня поняли?
— Но я подобного… никогда не позволял себе… это… неэтично… по крайней мере…
— А обладать чужой женой… этично?
Это был веский аргумент, и я был сражен. При этом она, чтобы не дать мне остыть, склонила свой ротик к моему члену, и так уж до предела воспаленному, и взяла губками головку… Клянусь честью! Не верите? Я о подобном слыхал от моих сослуживцев и… считал это… высшей формой разврата. И вот сам этого удостоился… Знаете ли, должен признать, небесное блаженство… ни с чем не сравнимое.
— Я напишу письмо на студию… я буду настаивать, чтобы вам дали эту роль…
Я обещал ей, как в бреду, не отдавая себе отчета в том, что делаю.
— Не нужно писать, — сказала она, выпустив из губок головку. — Письмо готово, его нужно лишь подписать.
— Но я не могу подписать письмо… в таком состоянии… Я его даже прочесть не смогу.
— В таком случае я тоже не смогу, — распрямилась она, красивая, как восточная богиня, и сурово сдвинула соболиные бровки. — Прощайте, неблагодарный.
— Не уходите… Я согласен!
— Я не ухожу, глупенький, — улыбнулась она. — Я лишь принесу письмо.
И, знаете, такого не бывало в моей жизни. Я подписал письмо, не читая. Дрожащей от возбуждения рукой. Она тут же спрятала письмо. И легла ко мне. А дальше… дальше… я опростоволосился… Стоило мне лишь лечь на нее, как я мгновенно сгорел… осквернив ее божественное тело и даже не достигнув цели… Она убежала в ванную, потом вернулась… одетой и тоном милой хозяйки, словно между нами ничего не произошло, пригласила завтракать. Вот и все… Затем по телефону вызвала машину и избавилась от меня — окончательно. А письмо, подписанное мною, содержание которого я не удосужился прочесть, у нее. И скоро пойдет в Москву.
Он умолк и остался сидеть в кресле, сжав сплетенные руки между колен и глядя в пол.
— Какая страшная баба! — сказал я.
— Вы можете мне помочь? — поднял он глаза, и в них стояли слезы. Советом… Я сам себе противен…
— Я подумаю, — пообещал я. — А вам нужно отдохнуть. Вы на себя не похожи. Подите к себе и… постарайтесь уснуть.
До вечера я не выходил из своей комнаты, сказавшись больным, и поесть мне приносили из ресторана два молодых официанта-казаха, чем-то очень похожие на тех мальчиков-студентов, что обслуживали нас в доме у министра. Я не притронулся к еде и спустил все содержимое тарелок и даже чай в унитаз туалета, а сам довольствовался бутылкой кефира, перехваченной в буфете на моем этаже.
Дважды звонил министр и осведомлялся о моем здоровье, и я просил его не беспокоиться, сказав, что это лишь расстройство желудка от непривычно жирной и острой местной пищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99