— спросила она. — Боже, как вы изменились! Я поначалу и не узнала вас.
И тогда я узнал ее. Даже имя вспомнил:
— Соня.
— Какая у тебя… у вас память! Не знаю, как нам, на «ты» или на «вы»?..
— Конечно, на «ты». Что за вопрос? Лена! Представляешь, кого я встретил? Мы с Соней в университете пять лет проучились вместе. Так сказать, соученица… однокурсница.
Лена привстала и протянула Соне руку.
— Извините, что сижу, — сказала, пожимая ей руку, Соня и скосила глаз на металлическую трость с истертой кожаной рукояткой, прислоненную к ее стулу. — Я малоподвижна. Одна нога.
У Лены дрогнули ресницы и брови страдальчески заломились.
— Верно, — вспомнил я. — Соня — инвалид войны. Потеряла ногу. Мы с ней на нашем курсе долго ходили в шинелях.
— Я ее доносила до конца, — мягко и немного виновато улыбнулась Соня. — Никак на пальто не могла собрать денег. Стипендия крохотная. Помнишь, Олег? Да и пенсия такая — только бы ноги не протянуть. Вернее, ногу. Мне приходится и поговорки на свой лад приспосабливать. Ох, Олег, как я рада тебя видеть… будто в юность свою вернулась.
— И я. Соня, рад. Действительно рад.
— Как здоровье? Сердце? У тебя, если память не подводит, оно с железной начинкой? Удалили?
— Таскаю.
— Не беспокоит?
— Как сказать… Иногда дает знать.
— Надо же, — мотнула седеющей головой Соня. — Столько лет… и встретиться случайно где-то в Крыму.
Мы смотрели друг на друга и улыбались. Мальчик, похожий на Соню, такой же длинноносый и с черными, влажными глазами, словно до краев наполненными непролитыми слезами, тоже смотрел на меня, но без улыбки, а настороженно и недоверчиво. Он молчал. И перестал есть.
— Это мой сын, — сказала Соня. — Коля. Отец у него русский. Оттого и такое нееврейское имя. Единственное, что ему досталось от отца. Пятнадцать лет ни копейки не послал на содержание, а теперь, когда мы собрались уехать и требуется его разрешение, уперся — и ни в какую. Проснулись отцовские чувства.
— Куда уехать? — не понял я.
— А куда евреи уезжают?
— В Израиль… уезжаешь?
— Куда же еще? — совсем печально улыбнулась Соня. — Кому еще нужна старая еврейка на протезе… с инвалидом-сыном в придачу.
Я удивленно перевел взгляд на мальчика, и Соня пояснила:
— Он глухонемой. От рождения. Как говорится, яблочко от яблони… Инвалидная семейка. Ладно. Замнем. А то я вам аппетит порчу. Ты, Олег, не сказал мне: Лена — твоя жена?
Я не успел ответить. Лена меня опередила:
— Да. Я жена Олега. И у нас трое детей.
— Поздравляю, — в глазах у Сони затеплились огоньки. — Вы подходите друг другу. Красивые и… здоровые.
— Какой я здоровый, — начал было я, но Соня перебила:
— Вы здоровы уже потому что вы дома, в своей стране. И никто вас не гонит. А мы вдруг узнали, что ошиблись адресом, родившись в этой стране, и теперь на старости надо искать на земле уголок, где тебя не посчитают чужим.
— Вы работаете? — спросила Лена. Соня горько усмехнулась.
— Человек, дорогая моя, заикнувшийся, что он хочет покинуть нашу любимую родину, в первую очередь вылетает с работы… А дадут ли ему уехать — одному Богу известно.
— Тебя… из газеты?.. — осторожно спросил я.
— Забыл, Олег, — с мягкой укоризной глянула она на меня. — Да и к чему тебе помнить? Удар пришелся по мне, а не по тебе. С той поры о газетной работе я и мечтать не могла. Пересидела, затаившись, и, когда все улеглось, устроилась в школу учительницей. Благо, в наших с тобой дипломах мы не только журналисты, но и педагоги.
— И все эти годы в Москве? — спросил я.
— Сначала под Москвой. Представляешь, каково каждый день поездом ехать… на одной ноге. А потом нашла место в Москве. Уволили меня уже из этой школы. А сколько сидеть и ждать отъезда — ума не приложу.
— Вся загвоздка в отце ребенка?
— По крайней мере, на этом этапе… Не удивлюсь, если потом еще что-нибудь придумают.
Лена оставила еду и смотрела на Соню.
— На что же вы теперь живете? У вас были сбережения?
— Какие у учительницы сбережения? От получки до получки. Как живу? Вот видите, я не умираю. И даже за этот обед смогу рассчитаться с официанткой. Наш брат, инвалид, сохранил чувство локтя. Еще ползают по земле кое-кто из тех, кого я под огнем тащила на себе. Я была санитаркой… пока обе ноги были целы. Заходят. Кто деньжат подкинет, кто продуктов. Сыну костюм подарили. Но это — не главное. Вот от его отца бумажку получить, тогда мы спасены. Не дает, прохвост. Думаю, не сам, начальство его накрутило, Мы уж тут неделю сидим. Не уедем без бумажки.
— Соня, дорогая, — взволнованно прошептала Лена, — чем я могу вам помочь?
— А ничем, — улыбнулась Соня. — Спасибо за добрый порыв, — и кивнула в окно: — Ваш пароход подходит. Не опоздайте. Это последний.
Я подозвал официантку и стал поспешно рассчитываться. Лена, незаметно от меня, протянула Соне сторублевую бумажку.
— Возьмите, умоляю вас.
— Но я ведь не смогу вернуть, — смутилась Соня. — А впрочем, кто знает? Давайте обменяемся телефонами. Олег, запиши, пожалуйста, мой.
Я покидал мыс Форос, в чьих фиолетовых скалах мы с Леной провели такой чудесный день, в подавленном, беспокойном состоянии. Угрюма и молчалива была и Лена. В серебристой, похожей на космический снаряд «Комете» оказалось много свободных мест, и мы расположились в мягких сиденьях у широкого овального окна, откуда был виден причал и на нем две фигуры, одна покрупнее, другая потоньше. Роста они были одного. Соня и ее сын. Соня стояла немного неуклюже. Одна нога — протез — неестественно отставлена. Она тяжело опиралась на алюминиевую палку, и заходящее солнце, уже утопившее нижний край в море, слепяще отражалось от алюминия, вынуждая меня и Лену щуриться и моргать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140