Как выглянула, преодолевая страх, из ванной в коридор и зашлепала до ковру, не оглядываясь, к двери своей комнаты.
— Поставь аппарат у своей кровати, — отдавал я распоряжения, — и, не выпуская трубки, одной рукой приподними одеяло и залезай в тепло. Легла? Умница. Теперь убедилась, что я был прав? Тебе померещилось. В квартире никого нет.
— А я?
— Только ты. Ты у себя в квартире, лежишь в теплой постельке и разговариваешь с папой. Согрелась?
— Ага.
— Успокоилась?
— Ага.
— Что ты хочешь мне сказать?
— Спокойной ночи, папуля. Я уже засыпаю.
— Спокойной ночи, милая.
Я повесил трубку и перевел дух, как после тяжелой, напряженной работы. У меня даже ныли плечевые мышцы.
Женщины одобрительно загалдели и, когда я спросил, сколько я кому должен за жетоны, дружно отказались от денег.
Я вышел из зала на набережную, и вслед мне неслись восхищенные возгласы и вздохи, и, когда я увидел у чугунного парапета ожидавшую меня Лену, мне на миг сделалось неловко, словно я самым постыдным образом обманул женщин на телефонной станции.
Наши безоблачные отношения с Леной, в которых кроме беспрерывной всепоглощающей радости быть друг с другом попросту не оставалось места для чего-нибудь иного, способного навести малейшую тень на наши чувства, внезапно оборвались. Даже не оборвались. А споткнулись. Как если бы мы бежали красивым и легким шагом, глотая пьянящий воздух, и на полном бегу были остановлены, сбились с дыхания, и все тело опалил сухой и скучный зной.
Лена первой не выдержала бездумности, до того владевшей нами. Кажется, это произошло после того телефонного разговора с моей дочерью. Мы задержались на набережной допоздна. Толпы фланирующей вдоль моря публики заметно поредели. Человеческие голоса приглушились. Им на смену стал все явственней докатываться до слуха ропот воды на прибрежных камнях, а с другой стороны, из темных кустарников, с еле видных деревьев, проступил звон цикад.
Мы стояли лицом к морю, облокотившись на парапет чугунной ограды, и неотрывно смотрели в остро пахнущую йодом темноту. Подальше от набережной медленно ползли несколько цветных огоньков — маленькие суденышки, возможно рыбачьи, запоздало тянулись в сторону порта.
— Я надеюсь, ты меня правильно поймешь, — не повернув ко мне лица и слишком сосредоточенно следя за этими ползущими огоньками, сказала Лена. — В ином случае я бы не отважилась заговорить об этом.
— О чем, Лена? — с неосознанным ощущением тревоги спросил я.
— О том, о чем мы оба непрерывно думаем. Каждый про себя. Не решаясь заговорить. Чтоб не потревожить, не вспугнуть эту искорку счастья, что судьба подарила нам… — она перевела дыхание, чтоб прошептать, — отмерив нам срок… в десять дней.
И умолкла. Я тоже сосредоточенно смотрел на движущиеся в темноте огоньки и все явственней понимал, что в наших отношениях с Леной наступал неизбежный перелом. Начиналось отрезвление. В дело вступали рассудок, трезвое мышление. А неповторимая сладость нашей с ней короткой любви заключалась именно в полном отказе от рассудочности и трезвых прозаических мыслей. С обеих сторон в равной степени. Я даже не подозревал, что способен на такое. И несказанно радовался этому открытию, словно обнаружил, как удивительный сюрприз, в своей душе совсем иные качества, каких ни я, ни окружающие не замечали до сих пор. Затеянный Леной разговор был несомненной прелюдией к возвращению на землю.
— Слушаю тебя, Лена.
— Скажи мне, Олег, — она повернула ко мне лицо, и в ее серых глазах отсвечивал двумя огоньками молочный плафон ближнего, за моей головой, фонаря. — Ты мыслишь в дальнейшем жизнь без меня?
— Не мыслю, — улыбнулся я, — потому что не задумывался. Мне слишком хорошо безо всяких мыслей. Я провел эти дни, как счастливое бездумное растение.
— И я не мыслю, — огоньки в зрачках у Лены сузились. — Но по другой причине. Потому что все время чувствую приближение разлуки. Возможно, женщина прозаичней мужчины. Нам не совсем удается абсолютная бездумность. А может быть, виной тому моя профессия. Точность. Беспрерывные поиски различных вариантов, если задача не решена и ответ на нее не высвечивается в обозримом времени.
Как бы то ни было, я поняла с абсолютной ясностью — жить без тебя я отныне уже не смогу. Это будет не жизнь, а какое-то тоскливое серое доживание отмеренных мне дней. Знаешь, какая мысль пришла мне в голову? Пожалуйста, не смейся над ее банальностью. Пять дней назад я бы тоже иронически хмыкнула. А теперь она мне кажется удивительно мудрой. Мудрой в своей простоте. Как мудра природа. Как мудры законы физики, управляющие всем мирозданием.
Люди в этом мире, как две половинки рассеченного кольца, брошенные чьей-то беззаботной рукой в сонмище таких же половинок, таких же обломков колец, мечущихся в этом муравейнике, сталкивающихся и разбегающихся. И все это хаотичное движение имеет одну конечную цель: найти свою вторую половину. Именно свою, от того же кольца, и слиться с ней, сойтись всеми зазубринами, всеми впадинами и выпуклостями и ощутить настоящее блаженство от такого слияния.
Нынче я поняла, что притча о двух половинах кольца — не душещипательный романс, а откровение. Я вдруг не умом, а кожей почуяла в этом высшую правду. Все, что случалось до сих пор в моей жизни, было неосознанным поиском второй половинки кольца. Я теперь точно знаю, что мое замужество было нелепостью, механическим соединением с половинкой совсем иного, не моего кольца, и поэтому оно было пресным и скучным, как жизнь на бессолевой диете. Поняла я это сейчас. Раньше мне и в голову не приходило, что мой брак — ошибка, что моим мужем мог бы оказаться другой человек.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140