— Чем это я отличился? — не понял я.
— Тем, что в тебе нет пошлости. Что ты чист и красив даже в мыслях. Честно признаюсь, я опасалась, тебе непременно захочется завершить нашу встречу в чьей-нибудь постели, в комнате, одолженной на пару часов у приятеля. И меня брала оторопь, когда я представляла, как ты обзваниваешь своих знакомых, что-нибудь путано врешь, скабрезно пошучиваешь, лишь бы вырвать на часок-другой ключи. Как я рада, что ты ничего этого не сделал, и мы вот встретились с тобой у Пушкина, как школьники, и сидим на скамье и держимся за ручки. Какой трогательный финал нашего с тобой романа.
У нее на глазах навернулись слезы. И у меня зачесались веки. Я даже шмыгнул носом — до того раскис. Какая-то сладкая и безмятежная радость охватила душу. С примесью легкой печали. И тоже сладкой. Оттого, что судьба так щедро улыбнулась мне, подарив те десять дней с Леной. И разлучив нас до того, как мы успели пресытиться, и оставив обоим на всю жизнь, как солнечное искрящееся пятнышко, память об этих днях.
Я, признаться, и не помню, о чем мы толковали, сидя на скамье и держась за руки. Уже когда расставались и Лена подняла с земли свои портфель-атташе, ее лицо озабоченно нахмурилось, и она вдруг попросила:
— Можешь ты мне сделать одолжение, Олег?
— Леночка, о чем речь? Да ради Бога… Все, что в моих силах…
— В данном случае никаких сил не потребуется… Лишь твоя порядочность. Унеси этот портфель к себе… Недельку-другую постоит у тебя… потом заберу. Вот и будет повод еще раз повидаться.
— Пожалуйста, — я широко улыбнулся. — Скрываешь какие-нибудь улики от мужа?
— Если бы от мужа… Здесь литература. Которую наши власти очень недолюбливают. Самиздат. Я обнаружила слежку за моим домом. Будет худо, если у меня это найдут. Не бери, если сомневаешься. Поищу другое место. Просто подумала, у тебя безопаснее всего. Тебя-то уж никто не заподозрит.
Еще в Ялте у меня возникло ощущение, что Лена живет и другой, скрытой от меня жизнью, о которой не решалась заговорить, не в состоянии предугадать моей реакции, когда я обо всем узнаю. Я даже подумал, что среди ее знакомых в научной среде немало фрондирующих диссидентов, и политическая горячность Лены — несомненный отголосок их дискуссий, запавших в ее отзывчивую душу. Это было вроде кори, и этим в ту пору переболело большинство молодой интеллигенции. Мое поколение было циничней и мудрее. Мы точно знали, что плетью обуха не перешибешь, а ходить с кукишем в кармане, как молодые петушки, казалось нам нелепым, да и суставы пальцев с годами стали менее подвижны, и, чтоб сложить их в кукиш, требовались усилия.
Даже у нас наверху, в кабинетах редакции, погуливал «самиздат». Передавали друг другу, не стесняясь. Правда, читали за закрытыми дверями или унеся на одну ночь домой. И соглашались с отважными авторами, и удивлялись их проницательности и мужеству. И вскоре забывали, слегка пощекотав нервы. Или, как говорил Толя Орлов, пополировав себе кровь. Это запретное чтиво, как и вообще любой запретный плод, было острой приправой к пресной надоевшей пище, и ее аромат какое-то время дразнил обоняние. И все. Не больше.
У Лены же все обстояло серьезней.
— Тебе ничего не грозит? — встревоженно спросил я.
— Полагаю, что нет. Но на всякий случай… не нужно лишних улик. Так берешь?
— Разумеется. Сохраню, не открывая.
— Можешь открыть. Кое-что тебя заинтересует. Но для страховки звонить я тебе буду только из автомата.
Возможно, мой телефон подслушивают. Я тебе и на сей раз звонила с улицы.
Лена мне больше не позвонила. Вскоре после нашего свидания ее арестовали органы государственной безопасности. Вместе с группой молодых ученых-диссидентов. Об этом я с замирающим сердцем прочитал в кратком информационном сообщении в нашей собственной газете, когда дежурил ночью на выпуске номера и искал опечатки в еще мокрых оттисках газетных полос, перед тем как пустить их в машину.
Через два дня в моей квартире был обыск. В мое отсутствие. Когда я был на работе. Дома была лишь жена. И это не случайно. Такая диспозиция была частью разработанного в кабинетах ГБ плана по загону меня в угол. Откуда нет выхода. Кроме одного: в постыдные объятия моих преследователей.
Узнал я об обыске лишь несколько дней спустя. И не из официального уведомления, а от жены. Я, правда, заметил, что она замкнулась и глядит на меня волком. Но не придал этому значения.
Однако нехорошее предчувствие подтолкнуло меня заглянуть в запертый нижний ящик книжного шкафа, куда я укрыл за передним рядом книг портфель-атташе Лены. Я отпер ящик. Портфеля за книгами не было. И когда я, сидя на корточках, в недоумении обернулся, в дверях гостиной возникла моя жена с насмешливо-презрительным выражением на лице.
— Садись, — сказала она, — нам нужно поговорить.
И она рассказала мне об обыске. О том, что портфель Лены, естественно, со всем его содержимым конфискован властями.
— Что она за решеткой, ты, надеюсь, знаешь? — спросила жена. — При такой горячей любви, какая вспыхнула у вас в Ялте, ты не мог остаться равнодушным к ее судьбе. Не так ли?
— Что ты знаешь о Ялте?
— А все. От первой вашей встречи в гостинице «Ореанда» и до недавнего свидания… на Пушкинской площади… когда ты, обалдев от любви, поставил на карту будущее мое и твоей дочери, взяв у своей возлюбленной на хранение этот портфель. Все этапы ваших… отношений мне были продемонстрированы с предельной четкостью на фотографиях. Цветных.
Больше говорить было не о чем. Все и так было ясно. Надо мной захлопнулась крышка западни. Я медленно, с деревенеющей от бессильного ужаса кожей рушился в пропасть, темную-темную, дна которой никак не разглядеть, как это бывает в мучительном, в холодном поту, сне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140