— Случайно не припомнишь это лицо?
На тусклой фотографии была лишь голова с закрытыми глазами. Вне всякого сомнения, голова мертвого человека, совсем еще молодого. Со спутанными светлыми волосами, вьющимися, в крупных кольцах. С упрямым широким подбородком. И коротким, чуть приплюснутым носом, какой бывает у боксеров.
— Покойник? — спросил я.
— Тот самый… что пристрелили у твоего дома. Малинин не повторил вопрос, знакомо ли мне это лицо, а я не нашелся, что ответить.
На том мы расстались. Весь путь домой, на Зеленую Гору, я лихорадочно размышлял, соединяя обрывки, всплывавшие в памяти, в одну и, как казалось мне, стройную картину.
Убитый был мне знаком. Я с ним дважды сталкивался. Я даже помнил его имя — Витас. Жених Алдоны, с которым она порвала, встретив меня. Он учился в консерватории у отца Алдоны, а когда профессора расстреляли, ушел к «зеленым братьям» и там, под кличкой «Кудрявая смерть», прославился своей жестокостью и неуловимостью. Малинин говорил правду: за ним давно велась охота и до последнего времени без всякого результата.
То, что «Кудрявая смерть» и Витас, жених Алдоны, — одно лицо, я долго не знал. Как не знало и начальство во главе с Малининым. В противном случае Алдона бы давно загремела в Сибирь, и мое заступничество не спасло бы ее.
Я не знаю, что побудило «Кудрявую смерть» выйти из леса и объявиться в Каунасе. Моему мужскому самолюбию, несомненно, льстила догадка, что кроме диверсионных целей у него имелся и личный повод — ревность к покинувшей его Аддоне.
Я увидел его настолько неожиданно, что даже ничего не успел предпринять, и он исчез так же, как возник, в толпе, запрудившей в этот солнечный воскресный день аллею Свободы.
Воспользовавшись погожим деньком, мы с Алдоной тоже спустились с Зеленой Горы в центр и не спеша прогуливались под руку, подставляя лица солнечным лучам. Вокруг было много народу — и впереди и сзади. Встречные потоки людей сталкивались, разветвлялись, обтекали и бурлили водоворотами там, где застревали шумным кружком знакомые.
Внезапно Алдона остановилась, словно споткнулась, придержав за руку и меня. Я успел разглядеть, как лицо у нее побледнело, а глаза расширились и застыли, прежде чем определил, что, вернее, кто вызвал у нее такую реакцию.
Его лицо сразу приковало мое внимание. Без шапки, белокурый, высокий и крепкий литовец чуть старше Алдоны, с упрямым широким подбородком и коротким, расплюснутым, как у боксера, носом смотрел прозрачными, как вода, глазами в упор на нее. И было ощущение, что он сверлит, пригвождает Алдону взглядом.
Не зная, кто это, я все же почуял неладное и машинально сунул руку в карман пальто, провисавший под тяжестью пистолета. Все дальнейшее произошло так быстро, что я ничего не успел предпринять.
Этот человек, не сводя глаз с Алдоны, шагнул к ней и, тихо прошептав: «Проститутка», — плюнул ей в лицо. И тут же, скользнув за наши спины, растворился в гуще рослых литовцев и литовок, его светлая кудрявая голова исчезла из виду.
Я выхватил пистолет, и люди вокруг шарахнулись от меня. Стрелять было бессмысленно — мог попасть в абсолютно невинных людей. Сопровождаемые угрюмыми и злорадными взглядами, мы покинули аллею Свободы. Вот тогда-то Алдона и сказала мне, кто был этот человек. Витас. Студент консерватории. Ее бывший жених. До этого момента пребывавший в лесной глухомани у «зеленых братьев».
— Что же ты меня заранее не предупредила? — срывал я бессильную злость на ней. — Я б его на месте ухлопал! Ах, негодяй! Плюнуть в лицо! Среди бела дня!
— Мне не привыкать, — кротко ответила Аддона.
— Что? — взвился я. — Тебе и раньше плевали в лицо?
— А как же? И на Ласвес аллеяс и на Зеленой Горе. И среди бела дня… И вечером тоже… Когда выхожу одна, без тебя.
— И ты молчала? Скрывала от меня?
— А что толку? Весь город в Сибирь не сошлешь.
Я умолк, сраженный ее логикой, и мое чувство к ней, и без того болезненное и настороженное, окрасилось бессильной горечью и состраданием. То, что Витас объявился в Каунасе, придало нашей с Алдоной жизни жутковатое ощущение пребывания в осажденной крепости. Мы оба чуяли, что за нами ведется наблюдение, но, ничего не в силах предпринять, устало и покорно ждали развязки. Не мог же я сообщить о Витасе властям. Это привело бы к неминуемым репрессиям против Алдоны. А я и не мыслил себе лишиться ее, остаться без нее.
Мы наглухо запирали на ночь двери и окна, на случай слепой, через ставни, стрельбы, сдвинули в спальне кровать в сторону от окна. Под подушкой лежал пистолет, и, просыпаясь среди ночи, я шарил руками, на месте ли он. У тумбочки стоял автомат ППД, а в ящике лежали гранаты.
Столкновение произошло в момент, когда мы меньше всего этого ожидали. Мы возвращались домой из ресторана поздней ночью в стареньком «Опеле» Коли Глушенкова. Он высадил нас на безлюдной и темной улице у нашей калитки и, попрощавшись, отъехал. Я уже отпер калитку, пропустил вперед Алдону и шагнул вслед за ней, как внезапно из-под ограды, где он, видно, притаился, дожидаясь нас, поднялся, распрямившись во весь рост, Витас и навел пистолет мне в переносицу.
— Руки вверх! — по-русски, не повышая голоса, велел он.
Мой пистолет был под пальто, в кармане пиджака, и доставать его было поздно. Мне ничего другого не оставалось, как высоко задрать обе руки, сдаваясь на его милость.
И тут что-то метнулось перед моими глазами, и меня закрыла от пистолета голова Алдоны, хлестнув волосами по лицу.
— Стреляй! В меня стреляй! — прошептала она тоже негромко, словно боясь кого-нибудь потревожить, нарушить тишину уснувшей улицы.
— И тебя, — сказал Витас — Вы будете казнены на месте именем литовского народа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140