[с. 23] Сколько ужасных побудок под фальшиво-бодрые звуки трубы пробуждали в вашем мозгу горькие и мучительные картины нового дня новобранца.
[с. 25] Эта беготня в конюшни в утреннем тумане. Стук башмаков на лестнице, тяжкий труд в полумраке конюшни. Какая благороднейшая профессия – быть военным. А может быть, на самом деле, настоящее самопожертвование и состоит [с. 27] в уборке навоза при тусклом свете грязного фонаря?… В то время, когда бригадир только начинал учить меня уму-разуму, меня жутко невзлюбил [с. 29] один молодой, очень энергичный офицер, к тому же я постоянно подвергался насмешкам со стороны тупого унтера, я с детства боялся лошадей, в общем, я вскоре не выдержал и начал серьезно задумываться о том, чтобы податься в дезертиры, в чем видел единственное спасение от этих страданий.
[с. 31] Сколько раз я возвращался после чистки конюшни и, лежа в своей постели, охваченный безумным отчаянием, несмотря на то что мне было уже семнадцать лет, плакал, как первопричастница. Я чувствовал себя [с. 33] опустошенным, я старался только для вида, внутри у меня была пустота, я не чувствовал себя настоящим военным – я слишком долго считал себя таковым – может быть, это было слишком рано для моего возраста, а может быть, [с. 35] такие же чувства испытывают и те, кто старше меня по возрасту, и в подобных обстоятельствах они тоже ощущают, как сердце скачет у них в груди, словно брошенная в море бутылка, подпрыгивающая на волнах, оскорбления [с. 37] и чувство, что это никогда не кончится, – я все это выстрадал, и свою боль, и осознание того, что мне недоставало мужественности. Я чувствовал, что все высокопарные речи, которые я произносил в течение месяца [с. 39] с юношеской энергией, были только фанфаронством и что на самом деле я был всего лишь незадачливым новичком, растерявшим половину своих умственных способностей и использующим оставшуюся половину [с. 41] только для того, чтобы констатировать полное отсутствие этой энергии. И вот, находясь уже на дне этой пропасти, я начал постигать самого себя и свою душу, то, во что нельзя по-настоящему проникнуть, я думаю, [с. 43] без того, чтобы не объявить войну себе самому. Так же, как во время катастроф можно увидеть лучших представителей мужской половины человечества, топчущих женщин и теряющих человеческий облик, [с. 45] как последний бродяга. Так же и я внезапно увидел свою душу освободившейся от иллюзорного стоицизма, в который ее заключили мои убеждения, чтобы могла оказывать сопротивление только ее бедная [фраза не закончена).
[с. 47] Что на свете может быть печальнее, чем вторая половина декабрьского воскресенья в казарме? И все-таки эта печаль, которая повергает меня в глубокую меланхолию, стоит мне [с. 49] из нее выйти – и мне кажется, что моя душа смягчилась, что только при таких обстоятельствах я могу осознать, что же я представляю собой на самом деле. Поэтическая ли ‹я› натура ‹?› Нет! я так не думаю – просто [с. 51] меня часто охватывает грусть, и если я не могу ее прогнать по каким-либо причинам, она вскоре разрастается до таких невероятных размеров, [с. 53] что эта глубокая меланхолия незамедлительно вбирает в себя все мои житейские горести и все это терзает мне душу.
[с. 55] Я очень чувствителен и восприимчив по натуре – малейшая бестактность или неделикатность способны оскорбить меня и причинить мне страдания, потому что в глубине моей души – [с. 57] скрыта такая гордыня, которая пугает меня самого – я хочу властвовать над людьми не искусственно созданной властью, такой, как военное восхождение [в точности соответствует оригиналу], но я хочу [с. 59] позже или как можно раньше стать всесторонне развитым человеком – стану ли я когда-нибудь таким, будут ли у меня необходимые средства, чтобы обрести свободу действий, которая позволит мне развить мои способности? Я хочу добиться своими собственными /с. 61] силами такого финансового положения, которое позволило бы мне осуществлять все мои фантазии. Ах. суждено ли мне быть вечно свободным и одиноким, со своим слишком чувствительным сердцем [с. 63] для того, чтобы найти спутницу жизни, которую я мог бы любить долго? Я не знаю. Но чего я хочу прежде всего, так это жить [с. 65] бурной жизнью, полной приключений, которые, я надеюсь, волею провидения встретятся мне на жизненном пути, и не закончить свои дни, как большинство других, прожив на земле череду [с. 67] однообразных, бездеятельных дней, ведя жизнь, в которой нет места крутым поворотам судьбы, дающим возможность нравственного самоусовершенствования – [с. 69] если мне придется пережить великие потрясения, которые, возможно, уготовила мне жизнь, я не буду чувствовать себя несчастным, как другие, потому что я хочу все изведать и все познать, [с. 70] короче, я гордец – порок ли это? я так не думаю, – и это приведет меня к разочарованиям или, может быть, к успеху.
Приложение IV
Письмо к Роже Нимье от 1 ноября 1950 года о 12-м кирасирском

Мой дорогой собрат,
Ах! ваш Гусар великолепен! Читал его, совершенно обессилев от смеха, покоренный вашим гениальным остроумием, поскольку мне удалось постичь ваш ритм –
воодушевляющий. Как эксперт обращаю внимание на основные различия между этим временем и моим (1912), ну и, безусловно, состав рекрутов – у меня в 12-м кирасирском абсолютно бретонский – о! никакого прустианства – никакой, даже самой элементарной чувственности – я там провел 5 лет, и в мирное, и в военное время! Я знаю, что говорю! [на обратной стороне] Они не возбуждались – если так можно выразиться, никогда – эти деревенские пентюхи! специально рекрутированные в то время для подавления парижских забастовок – которые еще продолжались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26