Конечно,
это ужасно, очень невежливо, в церкви, при всех, но очень уж смешно вышло.
Молодец Марсалла! Чуть крышу не сорвал. Никто вслух не рассмеялся, а этот
Оссенбергер сделал вид, что ничего не слышал, но старик Термер, наш
директор, сидел рядом с ним на кафедре, и сразу было видно, что он-то
хорошо слыхал. Ух, и разозлился он Ничего нам не сказал, но вечером собрал
всех на дополнительные занятия и произнес речь. Он сказал, что ученик,
который так нарушил порядок во время службы, недостоин находится в стенах
школы. Мы пробовали заставить нашего Марсаллу дать еще один залп во время
речи старика Термера, но он был не в настроении. Так вот, я жил в корпусе
имени этого Оссенбергера, в новом общежитии.
Приятно было от старика Спенсера попасть к себе в комнату, тем более
что все были на футболе, а батареи в виде исключения хорошо грелись. Даже
стало как-то уютно. Я снял куртку, галстук, расстегнул воротник рубашки, а
потом надел красную шапку, которую утром купил в Нью-Йорке. Это была
охотничья шапка с оченьочень длинным козырьком. Я ее увидел в окне
спортивного магазина, когда мы вышли из метро, где я потерял эти чертовы
рапиры. Заплатил всего доллар. Я ее надевал задом наперед - глупо,
конечно, но мне так нравилось. Потом я взял книгу, которую читал, и сел в
кресло. В комнате было два кресла. Одно - мое, другое - соседа, Уорда
Стрэдлейтера. Ручки у кресел были совсем поломаны, потому что вечно на них
кто-нибудь садился, но сами кресла были довольно удобные.
Читал я ту книжку, которую мне дали в библиотеке по ошибке. Я только
дома заметил, что мне дали не ту книгу. Они мне дали"В дебрях Африки"
Исака Дайнсена. Я думал, дрянь, а оказалось интересно. Хорошая книга.
Вообще я очень не образованный, но читаю много. Мой любимый писатель -
Д.Б., мой брат, а на втором месте - Ринг Ларднер. В день рождения брат мне
подарил книжку Ринга Ларднера - это было еще перед поступлением в Пэнси. В
книжке были пьесы - ужасно смешные, а потом рассказ про
полисмена-регулировщика, он влюбляется в одну очень хорошенькую девушку,
которая вечно нарушает правила движения. Но полисмен женат и конечно не
может жениться на девушке. А потом девушка гибнет, потому что она вечно
нарушает правила. Потрясающий рассказ. Вообще я больше всего люблю книжки,
в которых есть хоть что-нибудь смешное. Конечно, я читаю всякие
классические книги вроде "Возвращения на родину", и всякие книги про
войну, и детективы, но как-то они меня не очень увлекают. А увлекают меня
такие книжки, что как их дочитаешь до конца - так сразу подумаешь: хорошо
бы, если бы этот писатель стал твоим лучшим другом и чтоб с ним можно было
поговорить по телефону, когда захочется. Но это редко бывает. Я бы с
удовольствием позвонил этому Дайнсену, ну и, конечно, Рингу Ларднеру,
только Д.Б. сказал, что он уже умер. А вот, например, такая книжка, как
"Бремя страстей человеческих" Сомерсета Моэма, - совсем не то. Я ее прочел
прошлым летом. Книжка в общем ничего, но у меня нет никакого желания
звонить этому Сомерсету Моэму по телефону. Сам не знаю почему. Просто не
тот он человек, с которым хочется поговорить. Я бы скорее позвонил
покойному Томасу Харди. Мне нравится его Юстасия Вэй.
Значит, надел я свою новую шапку, уселся в кресло и стал читать "В
дебрях Африки". Один раз я ее уже прочел, но мне хотелось перечитать
некоторые места. Я успел прочитать всего страницы три, как вдруг кто-то
вышел из душевой. Я и не глядя понял, что это Роберт Экли - он жил в
соседней комнате. В нашем крыле на каждые две комнаты была общая душевая,
и этот Экли врывался ко мне раз восемьдесят в неделю. Кроме того, он один
из всего общежития не пошел на футбол. Он вооьбще никуда не ходил.
Странный был тип. Он был старшеклассник и проучился в Пэнси уже четыре
годы, но все его называли только по фамилии - Экли. Даже его сосед по
комнате, Херб Гейл, никогда не называл его "Боб" или хотя бы "Эк".
Наверно, и жена будет называть его "Экли" - если только он когда-нибудь
женится. Он был ужасно высокий - шесть футов четыре дюйма, страшно
сутулый, и зубы гнилые. Ни разу, пока мы жили рядом, я не видел, чтобы он
чистил зубы. Они были какие-то грязные, заплесневелые, а когда он в
столовой набивал рот картошкой или горохом, меня чуть не тошнило. И потом
- прыщи. Не только на лбу или там на подбородке, как у всех мальчишек, - у
него все лицо было прыщавое. Да и вообще он был противный. И какойто
подлый. По правде говоря, я не очень-то его любил.
Я чувствовал, что он стоит на пороге душевой, прямо за моим креслом,
и смотрит, здесь ли Стрэдлейтер. Он ненавидел Стрэдлейтера и никогда не
заходил к нам в комнату, если тот был дома. Вообще он почти всех
ненавидел.
Он вышел из душевой и подошел ко мне.
- Привет! - говорит. Он всегда говорил таким тоном, как будто ему до
смерти скучно или он до смерти устал. Он не хотел, чтобы я подумал, будто
он зашел ко мне в гости. Он делал вид, будто зашел нечаянно, черт его
дери.
- Привет! - говорю, но книгу не бросаю. Если при таком типе, как
Экли, бросить книгу, он тебя замучает. Он все равно тебя замучает, но не
сразу, если ты будешь читать.
Он стал бродить по комнате, медленно, как всегда, и трогать мои вещи
на столе и на тумбочке. Вечно он все вещи перетрогает, пересмотрит. До
чего же он мне действовал на нервы!
- Ну, как фехтованье? - говорит. Ему непременно хотелось помешать мне
читать, испортить все удовольствие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10