Это если говорить о его целенаправленности. Мне кажется, что, оказавшись между двумя этими полюсами, человек теряется, и это не может не сказаться на его работе.
Остальные молчали. Никто не обратился ко мне с просьбой поделиться своими мыслями на этот счет, тем проще было мне их высказать.
— Если вы воспримете мои слова, как результат жизненных наблюдений, а никак не личного опыта… — начал я.
— Просим, просим, — сказал банкир, да и остальные не замедлили выразить в разных словах свою готовность послушать меня.
— Я бы сказал, что, очутившись в таком положении, трудно не растеряться, однако на работе это никак не сказывается — несмотря ни на что, денежные соображения не могут замарать творение художника. Живописец, актер или даже беллетрист всегда рад побольше получить за свой труд и — такова уж наша грешная суть — обычно выжимает из него все. Однако стоит ему войти в работу как следует, и он забывает решительно обо всем. Он не думает, выгодна ли она, будет ли иметь успех, а лишь о том — удастся ли она ему.
— Да, это понятно, — сказал банкир. — Но вот что я хотел бы знать — способен ли он отдать предпочтение менее выгодной работе — если, конечно, в состоянии себе это позволить — зная, что за другую можно получить больше? Иными словами, не влияют ли денежные соображения на выбор темы?
— Как ни странно, но, по-моему, нет, — ответил я после короткого раздумья. — Выбор бывает сделан раз и навсегда, когда человек решает посвятить свою жизнь искусству или, вернее, когда выясняется, что он для такой жизни предназначен. В этом случае всякая другая жизнь представляется ему немыслимой. Я знаю, многие считают, что, раз добившись успеха в каком-нибудь жанре, художник и дальше идет по проторенной дорожке, видя в этом верный источник дохода, но это доказывает лишь, что у нас преобладают люди меркантильные. Если бы ему не нравилась его работа, она у него хорошо не получалась бы, сколько за нее не плати.
— Рад это слышать, — сказал банкир и прибавил, обращаясь к альтрурцу: — Вот видите, не так уж мы плохи, как кажется. Против ожидания, мы даже лучше, чем можно было бы предположить.
— Совершенно верно, — согласился тот. — Я познакомился и с вашей изящной словесностью и с условиями жизни у вас в стране, перед тем как отправиться в путь, и тогда еще отметил, что, как ни странно, они не влияют дурно друг на друга. Это чудесное подтверждение божественного предназначения поэта.
— И популярного писателя, — шепнул адвокат мне на ухо, шепнул достаточно громко, чтобы остальные услышали и откровенно повеселились на мой счет.
Альтрурец, не страдающий избытком чувства юмора, пропустил шутку мимо ушей.
— Корыстолюбие авторов на вашей литературе действительно не сказывается, но, помимо воли, мне приходит на ум, что при всем совершенстве она могла бы быть еще прекрасней, если бы авторы ее могли всецело посвящать себя своей работе и их никогда не подгоняла бы нужда.
— Но разве в Альтрурии дело обстоит иначе? — спросил профессор. — Из ваших слов я понял, что в Альтрурии всем приходится работать, чтобы жить.
— Нет, это не так. Никто в Альтрурии не работает, чтобы жить. Каждый работает, чтобы предоставить возможность жить другим.
— Вот как раз против этого и протестуют наши рабочие! — сказал фабрикант. — Прошлый раз, когда я разговаривал с представителем профессионального союза, он имел нахальство спросить, почему это мои рабочие должны зарабатывать на жизнь не только себе, но и мне.
— А то, что вы даете им работу — иными словами, средства к существованию, в голову ему не пришло? — сказал профессор.
— Ну что вы. Это последнее, что им придет в голову.
— Может быть, — высказал предположение альтрурец, — они не отказывались бы зарабатывать вам на жизнь, если бы их собственная была обеспечена, как это обстоит у нас. Простите великодушно, но у нас в Альтрурии сочли бы чудовищным положение, при котором чьи-то средства к существованию могли бы находиться во власти другого человека, да при наших порядках этого никто себе и представить не может. Неужели вы действительно вольны отнять у человека возможность зарабатывать себе на жизнь?
Фабрикант деланно засмеялся.
— Волен я и в его жизни, но, как правило, не стреляю своих ближних и до сих пор еще ни разу не уволил человека без достаточно веских оснований.
— О, простите меня, пожалуйста, — сказал альтрурец. — У меня и в мыслях не было обвинить вас в подобной бессердечности. Только, видите ли, различие между нашими системами так велико, что ясно представить себе, как действует ваша, мне очень трудно, а разобраться в этом хочется. Застрелив своего ближнего, как вы его называете, вы ответите по закону, но если по какой-то причине — на ваш взгляд, достаточно веской, — вы отнимите у него средства к существованию, и он фактически умрет с голоду…
— Тогда закону не будет до этого никакого дела, — ответил профессор за фабриканта, у которого, по-видимому, не оказалось готового ответа. — Но на деле все обстоит совсем не так. За уволенного непременно заступится профессиональный союз, и он будет бить баклуши, пока не устроится на новую работу.
— А я был под впечатлением, что наш друг не берет на работу членов профессиональных союзов, — не унимался альтрурец.
Я испытывал все большую неловкость от этого разговора и попытался вернуть его назад к интересующей меня теме.
— Но, если у вас в Альтрурии литераторы не освобождены от трудовой повинности, откуда у них берутся время и силы, чтобы писать?
— Прежде всего вам необходимо уяснить себе, что у нас физический труд никогда не бывает ни изнурительным, ни всепоглощающим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69