Статистические данные верны, но они открывают не всю правду. Дела обстоят не так плохо, как кажется. Тем не менее, даже если принимать во внимание только шансы на материальный успех, я не берусь осуждать этих молодых людей за то, что их не прельщает деловая карьера. А если взять в расчет другие соображения? Было время, когда мы разрубали этот гордиев узел просто: достаточно было заявить — если не нам, то нашим ура-патриотам, — что образование не для нас. Коммерция — вот наш национальный идеал, и, следовательно, удачливый коммерсант, удачливый делец — это типичный американец. Мы — страна деловых людей.
— В этом случае, если я правильно понимаю вас, — сказал альтрурец, — а мне очень хотелось бы до конца разобраться в этом вопросе, — вы считаете, что университетское образование вредно влияет на молодых людей, готовящихся к деловой жизни?
— О нет! Оно может дать им значительные преимущества, — так, по крайней мере, считает и на это надеется большинство отцов, которые посылают своих сыновей в университет. Но оно, безусловно, порождает у последних отвращение к коммерческой деятельности. В университете студенты набираются всевозможных возвышенных идей, совершенно непригодных для деловой жизни.
— Значит, окончившим университет не хватает демократичности?
— Нет, скорее практичности. Покидая колледж, юноша обычно бывает гораздо демократичней, чем впоследствии, если он решает вступить на деловую стезю. Университет дает ему необходимые знания для того, чтобы он мог, добиваясь успеха, использовать свои способности и энергию, тогда как первая и основная заповедь делового человека — это использовать способности и энергию других. Если он сочтет нужным оглядеться по сторонам, то убедится, что никто не богатеет собственным трудом, будь он хоть семи пядей во лбу, и что, если хочешь разбогатеть, нужно заставить других работать на себя, да еще хорошо платить им за это удовольствие. Правильно я говорю?
Этот вопрос банкир задал фабриканту, и тот ответил:
— Вообще-то считается, что мы даем людям работу. — И оба рассмеялись.
— Я полагаю, в Альтрурии никто не работает ради чужого блага? — сказал священник.
— Нет, — ответил альтрурец, — каждый работает на всеобщее благо.
— Ну что ж, — сказал банкир, — по всей видимости, вы добились в этом успеха. Никто не станет отрицать этого. У нас бы не получилось.
— Но почему? Мне бы очень хотелось понять, почему наша система кажется вам такой уж неприемлемой?
— Потому что она в корне противоречит самому духу Америки. Она чужда нашему обожаемому индивидуализму.
— Но мы тоже всецело за индивидуализм и считаем, что наша система представляет все возможности для развития личности. При вашей же, как мне кажется, ничто не угрожает индивидуальности лишь тех людей, которые заставляют работать на себя других, тогда как рабочие…
— Ну это уж их забота. Мы пришли к выводу, что в целом гораздо лучше предоставлять каждому Человеку самому заботиться о себе. Я знаю, что с известной точки зрения результаты иногда кажутся довольно неприглядными и все-таки, несмотря ни на что, страна процветает, да еще как! Погоня за счастьем — одно из неотъемлемых прав, обеспеченных нам Декларацией, — как была, так и остается мечтой, но вот погоня за долларом приносит осязаемые результаты, да и сам процесс весьма увлекателен. Вы не станете отрицать, что мы богатейшая страна мира. Назвали бы вы богатой страной Альтрурию?
Я так и не понял, говорит ли банкир серьезно, — временами мне казалось, что в его словах звучит тонкая издевка, но альтрурец воспринял их серьезно.
— Право, я затрудняюсь сказать. Мы как-то не думаем о богатстве. У нас есть все, что нам нужно, и никому не грозит нужда.
— Все это хорошо. Но если бы ради этого нам пришлось навсегда отказаться от надежды иметь больше, чем нам нужно, мы сочли бы, что цена непомерно высока. — И тут банкир так весело расхохотался, что я понял — он просто хотел вызвать альтрурца на спор, решив с этой целью сыграть на его патриотизме. Я вздохнул с облегчением, увидев, что он шутит, а то очень уж это было похоже на разглашение секретов наших экономических принципов. — Кого вы, в Альтрурии, почитаете за образец великого человека? — не кого-то определенного, а отвлеченно?
Альтрурец на минутку задумался.
— Мы так мало стремимся выделиться в вашем понимании этого слова, что мне трудно ответить на ваш вопрос. Все же я скажу — в общих чертах, конечно: это должен быть человек, который в свое время сумел осчастливить наибольшее количество людей, например, художник какой-нибудь, поэт, или изобретатель, или врач.
Я был несколько удивлен тем, что банкир принял это нелепое заявление вполне серьезно, почтительно даже.
— Что ж, при вашей системе это вполне понятно, — сказал он и, обратившись к нам, спросил: — Ну а как по-вашему, — кто великий человек в нашем представлении?
Ответа не последовало, и в конце концов фабрикант сказал:
— Вы этот разговор завели — вам и карты в руки.
— Вообще-то, это вопрос весьма любопытный, и я над ним немало думал. Я бы сказал, что на памяти одного поколения наш идеал менялся дважды. До войны — я имею в виду все послереволюционное время — великий человек в нашем представлении был, несомненно, крупный политик, журналист, государственный деятель. По мере того как мы взрослели и у нас зарождалась собственная интеллигенция, значительная доля почестей, как мне кажется, отошла к писателям; например, такого человека, как Лонгфелло, многие признавали эталоном величия. Когда разразилась война, на передний план выдвинулся воин, и на десять — пятнадцать лет он стал властелином дум страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69