Мирча Элиаде: «Двенадцать тысяч голов скота»

Мирча Элиаде
Двенадцать тысяч голов скота


Валерий Вотрин vvotrin@yahoo.co.uk
«Гадальщик на камешках»: Азбука; Спб.; 2000

ISBN 5-267-00163-5 Мирча ЭлиадеДвенадцать тысяч голов скота *** Человек поднял над столом пустую бутылку и, глядя на трактирщика, многозначительно потряс ею в воздухе, — мол, пора принести еще вина. Потом вынул из кармана пестрый платок и стал рассеянно вытирать лоб. Человек был не старый, ладно сложенный, хоть и полноватый, с круглым, налитым кровью невыразительным лицом.Трактирщик, приволакивая ногу, двинулся к нему.— Коли до сих пор их нет, видно, уж ничего не будет, — сказал трактирщик, ставя графин перед посетителем. — Уже почти двенадцать...Человек вертел в руках пестрый платок и озадаченно улыбался.— Видно, уж ничего не будет, — чеканя каждое слово, повторил трактирщик.Будто только тут расслышав его слова, человек торопливо отыскал часы и, откинув назад голову, долго издали разглядывал стрелки, сдвинув брови и не мигая.— Без пяти двенадцать, — вымолвил он наконец с расстановкой, будто не веря собственным глазам.И вдруг быстрым движением отстегнул часы от толстой золотой цепочки на поясе и с загадочной улыбкой протянул их трактирщику:— Ты только возьми их в руки. Ну что? Как думаешь, сколько они стоят?Трактирщик долго размышлял, взвешивая часы то в одной, то в другой руке.— Тяжелые, — наконец произнес он. — Видать, не золотые. Для золотых слишком тяжелые.— Царские часы! — сообщил посетитель. — Я купил их в Одессе. Они принадлежали царю.Трактирщик изумленно покачал головой и собрался вернуться к стойке, когда человек удержал его за руку и представился:— Я — Горе. Бери бокал и приходи со мной выпить, — продолжал он. — Янку Горе — человек надежный и с будущим, — друзья так говорят обо мне.В окне зазвенело единственное уцелевшее стекло: мимо проехал тяжело груженный грузовик. Горе сидел подперев подбородок и с улыбкой следил за трактирщиком. Трактирщик вытащил из-под стойки бокал, долго стряхивал его, потом старательно разглядывал — достаточно ли чистый. С бокалом в руке, все так же приволакивая ногу, направился к столу, молча сосредоточенно налил себе из графина, и тут Горе, понизив голос, спросил:— Ты такого Пэунеску знаешь?— Из Министерства финансов? — живо откликнулся трактирщик.Он поднес бокал к губам, но не выпил, будто в последнюю минуту вспомнил о чем-то.— Из Министерства финансов, — подтвердил Горе.Трактирщик опрокинул бокал и отер губы тыльной стороной ладони.— Он жил здесь рядом, в доме четырнадцать, но теперь переехал. После бомбежки, — прибавил он и насмешливо подмигнул. — Говорят, получил приказ из министерства.И он снова хитро подмигнул. Но Горе не заметил. Он протянул руку и, нащупав на столе свой пестрый платок, стал снова рассеянно и будто нехотя утирать лоб и щеки, а потом вдруг сказал:— Мне он ничего не говорил. Сказал только, что, если чего понадобится, не искать его в министерстве, а идти прямо на улицу Красавицы. Но в доме четырнадцать уже никто не живет. Ни души...— Он переехал после бомбежки, — повторил трактирщик, снова неспешно возвращаясь к стойке. — Сколько же тогда погибло людей!Вошли два шофера и молча уселись у неразбитого окна. Вид у них был мрачный. Горе, держа часы в вытянутой руке, разглядывал циферблат.— Десять минут первого, — тяжело вздохнув, сообщил он.— Теперь уж, видно, не будет. Сегодня пронесло. С Божьей помощью пронесло...Горе торопливо засунул в карман жилетки часы, хлопнул по столу и крикнул:— Счет, начальник, я тороплюсь! Потом не без усилия встал, взял шляпу и нетвердыми шагами подошел к стойке.— У меня дела. Тороплюсь, — несколько раз повторил он громко, будто обращаясь ко всем в трактире.Отсчитал несколько банкнот, не дожидаясь сдачи, крепко пожал руку хозяину и со словами: «Ты еще услышишь обо мне, ты еще услышишь о Янку Горе» — вышел.Улица обдала его ласковым теплом майского полдня. Пахло шиповником и нагретой щебенкой. Горе нахлобучил шляпу и медленно пошел прочь.— Мошенник! — прошипел он сквозь зубы, проходя мимо дома номер четырнадцать.Это был ничем не приметный дом с потрескавшейся штукатуркой, каких много в предместье.— Жулье! Меня кормит обещаниями, а сам смылся. Трус и жулик! Сгинул, укрылся в безопасном месте с моими тремя миллионами! Оставил меня здесь под бомбежкой.От злости Горе быстро дошагал до конца улицы и вдруг остановился как вкопанный, несколько раз выругался и почти бегом вернулся назад. Перед домом четырнадцать он снял шляпу и всей ладонью надавил на кнопку звонка. Он долго стоял так, держа в одной руке шляпу, а другой давя на звонок и прислушиваясь к долетавшему из пустого дома одинокому, зловещему звуку. На лице у него выступили капли холодного пота, но что-то мешало ему снять руку со звонка и сгинуть. Может, все та же злость.И тут — невероятно! — пронзительный звук сирены. Горе почувствовал: сейчас обмякнут ноги — и в отчаянии поднял глаза к небу. По выцветшей его голубизне беспорядочно сновали белесые облака, точно еще не решив, куда держать путь. «Совсем спятили! Уже больше двенадцати, и чего им неймется?» — пронеслось у него в голове. Ему показалось, будто в соседних домах захлопали двери, кто-то переговаривался, и молодой женский голос истошно крикнул:— Ионикэ! Где ты, Ионикэ!Горе испуганно огляделся по сторонам и вдруг, решительно наклонившись вперед, бросился бежать вверх по улице. Сирена испустила длинный истошный вопль и стихла. «Шесть тысяч голов скота, и притом отборного качества, — внезапно подумал Горе. — У меня и разрешение на экспорт есть.
1 2 3 4 5