Во дворе их поджидала группа мужчин в длинных шинелях, не было ни одной знакомой физиономии, и он почувствовал, что ноги стали ватными. Он бы и упал, не поддержи его дежурный.
— Что она еще сказала? — спросил кто-то из военных, которые тут же окружили их.
— Сказала, чтобы я дал ему сигарет.
9
Когда Фэрымэ очнулся, он сидел на стуле в каком-то весьма странном и плохо освещенном помещении, потому что видел перед собой только стол и двух незнакомых за этим столом, взиравших на него вроде бы с любопытством и все-таки достаточно равнодушно.
— Прошу меня извинить, — заговорил Фэрымэ, удивленно оглядевшись вокруг. — Я так устал, что не очень понимаю, как оказался здесь. Я имел честь быть гостем товарища министра Анки Фогель.
— Именно в связи с этим мы и хотим задать вам несколько вопросов, — прервал Фэрымэ один из мужчин. Его редкие волосы были тщательно уложены на макушке, глаза скрывались за дымчатыми очками, руки лежали на папке с досье. — Прежде всего, — произнес он с расстановкой, — мы бы хотели знать, не говорила ли товарищ Фогель вам что-нибудь об Эконому.
— О помощнике государственного секретаря по иностранным делам? — переспросил Фэрымэ.
— Он уже больше не помощник государственного секретаря. Мы бы хотели знать, не говорила ли товарищ Фогель что-нибудь о Василе Эконому. Постарайтесь хорошенько припомнить. Это очень важно и значительно облегчит ваше положение.
В это время второй мужчина протянул старику пачку сигарет и зажигалку. У него были редкие желтые зубы, которые он все время обнажал в меланхолической вымученной улыбке. Фэрымэ достал из предложенной ему пачки сигарету и торопливо закурил, стараясь унять дрожь в руках.
— Могу вас заверить, что в разговорах, которые я имел честь вести с товарищем министром Фогель, никогда не упоминалось имя господина Эконому.
— И все-таки вы были приглашены к товарищу Фогель после того, как у вас состоялась продолжительная беседа с Василе Эконому, в то время помощником государственного секретаря в Министерстве иностранных дел.
— Не могу сказать, что это была продолжительная беседа. Я, право, даже не знаю, можно ли назвать это беседой, поскольку господин Эконому молчал. Меня вызывали специально для того, чтобы я рассказал кое-что об Оане, дочери корчмаря из Обора. Вот я и рассказывал, а господин Эконому слушал.
— Именно об этом мы и спрашиваем, — вмешались дымчатые очки. — Почему после этого рассказа товарищ Фогель вызвала вас к себе и заставила все повторить еще раз? Или же... — Тут последовала многозначительная пауза. — Товарищ Фогель должна была узнать все, что ее интересует про Оану, непосредственно от вас?
Фэрымэ потупился:
— Вряд ли товарища министра Фогель заинтересовала старая история, она и не верила мне, подозревала, что все это мои фантазии.
— Откуда вам известно, что не верила?
— Она сама сказала сегодня вечером... или прошлой ночью, я уже не помню, когда это было, в общем, в последний раз, когда я имел честь...
— А когда она заявила, что не верит вам: до телефонного звонка или после?
Фэрымэ побледнел и начал суетливо тыкать сигаретой в пепельницу.
— После... — прошептал он. — После разговора по телефону.
Мужчины обменялись взглядами.
— Мы в этом не сомневались. Значит, до звонка она никак не давала понять, что сомневается в правдивости рассказа. Вот нам и хотелось бы узнать: что именно узнал Эконому об Оане и почему он решил, что некоторые моменты, а возможно, всего лишь один-единственный эпизод в этой истории может заинтересовать товарища Фогель? Или, если выражаться точнее, попытайтесь припомнить: описывали вы Эконому свадьбу Оаны в монастыре Пасеря? Упоминали сон Оаны?
Фэрымэ сжал ладонями виски и долго, мучительно думал.
— Насколько я помню, — наконец прошептал он, — господину Эконому я рассказывал только об отрочестве Оаны, о том, как она вместе с Доктором и другими своими приятелями путешествовала по городкам Мунтении.
— То есть, — чиновник в дымчатых очках прервал его, заглядывая в досье, — о событиях тысяча девятьсот шестнадцатого года.
— Совершенно верно. Лето шестнадцатого года, когда Румыния вступила в войну.
— Этот период нас не интересует. Нет смысла на нем останавливаться. Вернемся к свадьбе Оаны. Вы могли бы описать, как восприняла товарищ Фогель рассказ о свадьбе Оаны?
— Все, что я могу сообщить вам, — уже успокоившись, проговорил Фэрымэ, — заключается, к сожалению, в том, что я так и не дошел до рассказа об этой сказочной свадьбе, хотя товарищ министр много раз просила об этом и даже настаивала. И вовсе не потому, что я не хотел рассказывать. Как я неоднократно повторял товарищу министру Фогель, понять, что произошло на этой свадьбе с Оаной и ее друзьями, можно, только если знаешь, что предшествовало ей приблизительно за сотню лет. Это с одной стороны, а с другой — за двести лет.
— Точнее, пожалуйста, — попросили дымчатые очки, перелистывая досье. А второй следователь протянул Фэрымэ пачку сигарет и ободряюще улыбнулся.
— Я имею в виду историю Селима, — закурив, пояснил старик, — а также боярина Каломфира.
— Вы многократно писали об этом, но связь между ними так и осталась неясна. Привожу выдержки: в тысяча восемьсот тридцать пятом году Селим, сын паши из Силистрии, спасает жизнь одному мальчику, их связывает братская дружба. Селим совсем молодым берет себе в жены турчанку и отуреченную гречанку. Но вскоре обнаруживает, что друг соблазнил обеих, и проклинает его. Этот друг, приняв имя Тунсу, бежит сначала в Ардял, а в восемьсот сорок восьмом году перебирается в Мунтению. Тунсу волочится за каждой юбкой, но женитьбы боится как огня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32