Голова Рикки медленно упала на приборную доску.
Стюарт выскочил из машины и, обогнув ее, подобрал упавший пистолет Рикки. Бомон стонал, обнимая своих мертвых детей, и не слышал, как открылась дверца. Стюарт трижды выстрелил в упор; тело Бомона дернулось и застыло; он остался сидеть с широко открытыми глазами. Стюарт приставил оружие к виску старика и следующим выстрелом разнес ему голову. Потом еще раз спустил курок.
Наступила пауза.
Теперь в живых остался только я.
По-прежнему припавший к лобовому стеклу.
Соскальзывая на землю, я успел заметить направленное на меня дуло пистолета; пуля обожгла мне левое бедро. Стюарт выкрикнул мое имя. Пока я отползал от машины, он успел выстрелить в меня еще несколько раз, но вхолостую — видно, кончились патроны. Грязно ругаясь, он швырнул оружие в машину и завел мотор; я из последних сил скатился в водосток, а оттуда заполз под скамью, где и свернулся комочком. Стюарт выбросил наружу три бездыханных тела, хлопнул дверцей и направил машину в мою сторону.
Моя простреленная, недвижная нога была уже почти под колесом. Взвыв от боли, я схватил ее обеими руками и кое-как втащил под скамью, по которой в тот же миг проскрежетало крыло автомобиля.
Туман застил мне глаза, но я смутно различил за стеклом поднятую, прощально махнувшую мне руку.
И воцарилась тишина. Я до хруста сжал зубы, стараясь не потерять сознание. И пополз.
Вокруг меня маячили какие-то фигуры.
А я все полз в ту сторону, где лежали три трупа, полз, забыв о боли, забыв обо всем на свете, кроме Бомона, там, в нескольких метрах от меня.
Полз, цепляясь за булыжники мостовой, одержимый все той же навязчивой мыслью, все тем же вопросом.
Вокруг тормозили машины, люди стояли, не осмеливаясь дотронуться до меня, я едва видел их сквозь туман. Но мне на все было плевать. Я засмеялся сумасшедшим смехом, когда очутился нос к носу с Бомоном и мои пальцы скользнули по его сплошь залитому кровью телу. Но это меня не обескуражило, в тот миг я истово верил, что человек, получивший пять пуль, способен выжить.
Я с трудом сел и, схватив его за отвороты пиджака, начал трясти.
7
— Эй, Бомон…
Его рука мягко свалилась вниз, и мне почудилось, что он еще дышит. Это при том, что его лицо превратилось в кровавую кашу. А череп был разнесен вдребезги.
— Эй, Бомон… Ты дашь мне этот адрес, псих ненормальный? Ты расколешься или нет? Говори, куда ты девал моего дружка?
Я даже повысил голос, убежденный, что это приведет его в чувство.
— Ну скажи хоть слово, мерзавец! Хоть одно… Я поднял глаза на окружавших меня людей.
Вдали завыла полицейская сирена.
— Ты дашь мне адрес, твою мать?!
По эту сторону прохода не хватает двух кресел. Девушка в сари поднесла нам леденцы; я счел это знаком гостеприимства, но оказалось, что они просто помогают от воздушной болезни. В иллюминаторе видно море. А может, океан, кто его знает.
Самолет набит до отказа. Слева мне достался сосед, который ворчит по любому поводу и без повода; он регулярно летает этим рейсом и теперь с удовольствием обрушивает свой опыт на такого неофита, как я: часовые пояса, метеосводки, географические пункты, над которыми мы пролетаем, воспоминания о промежуточных посадках, все это сыплется на меня градом; в довершение он любезно сообщает — видимо, желая нагнать на меня страху, — что мы пошли на серьезный риск, сев в эту развалюху «Bengladesh Airline».
Должен признать, я немало удивился, когда служащая турагентства назвала мне данную компанию. Я, честно говоря, думал, что такой страны уже не существует. Нельзя сказать, чтобы мне очень уж хотелось приключений. Будь я хоть малость богаче, выбрал бы что-нибудь поприличнее.
Но, увы, я вновь обеднел с того самого вечера, когда погиб старик Бомон. За пять ночей, что предшествовали этому событию, я не успел свыкнуться со своим финансовым благополучием и быстро вернулся к привычкам голодранца, выбору в духе Корнеляnote 45 и рассуждениям типа «мескаль-или-сэндвич». А потом, когда мне отказали в пособии по безработице, прости-прощай, корнелиевский выбор, прощай, мескаль, и здравствуйте, сэндвичи! И так вот уже почти год. Эта беда свалилась на меня как снег на голову. Мне даже пришлось поработать. Целых два месяца. Аниматором в телефонной службе «Минитель роз». Чтобы оплатить этот билет в оба конца.
Похоже, я угодил в самый сезон муссонов. Париж сегодня утром был серым и пасмурным — вы представляете, это двенадцатого-то июля!
— Что случилось?
— Прибываем в Афины.
— Это надолго?
— На какие-нибудь полчаса, все зависит от наличия свободных посадочных полос. Одну мы уже упустили.
На мне джинсы и кроссовки Этьена. Самый подходящий костюм для путешествий, так я подумал. Турист среднего класса, среднего достатка, готовый открыть для себя новый континент, пройти его от края до края. Как будто мне хотелось снашивать подметки где-нибудь, кроме правого берега Сены! Мне уже сейчас не хватало Парижа. При взлете я попытался определить, где мы находимся, и ни черта не понял. Я даже не был уверен, Париж ли это.
Против всяких ожиданий, Этьен сдержал свое обещание: он ответил post mortem на все мои вопросы. Целых два года, в течение наших с ним ночных похождений, я мучился, перебирая мотивы, которые могли заставить пятидесятилетнего мужика впасть в отрочество. Но, порывшись в его чемодане с памятными вещами, спрятанном в убогой квартирке, я понял причину: Этьен никогда не был респектабельным господином, каким я его воображал. Чемодан вмещал всю его жизнь, воплощенную в разрозненных документах, беспорядочно сваленных в кучу с полным пренебрежением к хронологии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64