— борясь с улыбкой, переспросила Эди.Лукас несколько смутился:— Ну… да. Перешла по наследству от старшей сестры, — добавил он, словно защищаясь, и тут же перешел в наступление:— А что было нарисовано на твоей коробочке для завтраков? Наверно, Барби и много-много розовых цветочков!— У меня не было коробочки для завтраков, — ответила она. — Нас кормили в школе.— Ты училась в частной школе? — с явным — и непонятным для нее — интересом спросил Лукас.Черт! Они подходят к опасной теме. О своем прошлом Эди не собиралась рассказывать никому, в том числе и Лукасу. Нет, вот так особенно Лукасу. Однако что-то побуждало ее говорить. «Все равно не отвяжется, он же репортер!» — мысленно воскликнула она в свое оправдание.— Да, это была частная школа.— Католическая? — продолжал он расспросы. — Обожаю их школьную форму: юбочки в клетку, круглые воротнички, гольфы…Она подняла руку, прерывая его излияния.— Нет, не католическая. Но форма у нас была.— В клеточку? — спросил он с надеждой.— Нет, темно-синяя.— Круглые воротнички были?— Да.— А гольфы?— И гольфы.— Держу пари, ты играла в хоккей на траве!— Что ж, если хочешь знать…— Конечно, хочу!— Наша хоккейная команда была непобедима! Лукас устремил на нее мечтательный взгляд.— Хотел бы я на это посмотреть: ты несешься по полю, растрепанная, раскрасневшаяся, в коротенькой юбочке… Должно быть, все ваши мальчишки были от тебя без ума.— Я училась в школе для девочек, — ответила она.Словно в экстазе, он зажмурил глаза и потряс головой:— О, прекрати! Я сегодня ночью глаз не сомкну!— Мы, кажется, говорили о тебе, — прервала его Эди. Вид Лукаса в притворном экстазе лишал ее самообладания и наводил на мысли, которым предаваться не стоило. По крайней мере, не здесь и не сейчас.— Да, о том, что я всегда на шаг опережаю моду, — как ни в чем не бывало, подхватил Лукас.Эди снова закатила глаза.— Лукас, я тебя умоляю! В вопросах моды ты — просто ходячее бедствие! Не понимаю, как ты с таким вкусом — точнее, с таким отсутствием вкуса — дожил до двадцати пяти лет? Может быть, поэтому и миллионерши на тебя не клюют? — злорадно добавила она.— Не надо, Эди, мне и без тебя тошно, — почти нежно попросил он.— Повезло тебе, что я согласилась помочь сегодня вечером, — ласково продолжала она. Он расплылся в улыбке.— Что я слышу? Эди, почему ты не сказала заранее? Я бы надел чистые носки!— Ты же знаешь, я не об этом, — нахмурилась она.— Я знаю только, что в голосе у тебя, когда ты говоришь о миллионершах, звучит что-то этакое… — Он выразительно поиграл палевыми бровями. — Может быть, ревность?По позвоночнику ее побежали жаркие искорки.— Не понимаю, о чем ты говоришь. — Собственный голос показался ей жалким и неубедительным.Он улыбнулся еще шире. Искорки сделались жарче и спустили ниже.— Губы твои говорят «нет», но глаза…— А глаза говорят: «Кончай пороть чушь!» — отрезала Эди. — С чего ты взял, что я ревную тебя к каким-то миллионершам?— Попробую угадать. Может быть… я тебе небезразличен?Вопрос этот, как легко понять, ответа не требовал — Эди повернулась к Лукасу спиной и, потягивая шампанское, устремила взгляд на ближайшую картину. Вспышки пурпура и серые тени на бархатно-синем фоне… Здорово. По-настоящему здорово. Интересно, сколько стоит?Всего каких-то двадцать две сотни долларов. Для миллионерши — сущий пустяк.— Тебе действительно нравится? — прозвучал над ухом голос Лукаса.Она кивнула, не отрывая глаз от картины:— Да, очень. Смотри: как будто фиалки под летним дождем!Когда она наконец повернулась к Лукасу, он представлял собой довольно забавное зрелище: склонив голову и едва не высунув язык от усердия, он всматривался в картину. Несколько секунд спустя, выпрямившись, покачал головой:— Нет, не понимаю. Не вижу. По-моему, напоминает боксера с расквашенной физиономией.Эди презрительно фыркнула и снова повернулась к картине.— Ничего удивительного. Мужчины всегда видят насилие там, где могли бы найти красоту.Лукас снова склонил голову набок, но на этот раз разглядывал не картину, а саму Эди. Задумчиво прищурился, прикусил губу. И вдруг… Эди едва не задохнулась от острого желания узнать, каковы его губы на вкус. «Что за глупость? — думала она, потрясенная и испуганная. — Зачем мне это? И как это возможно, если, стоит ему ко мне прикоснуться, я с криком брошусь наутек?»— Почему ты думаешь, что мужчина везде видит насилие? — поинтересовался он. Она пожала плечами.— Потому что мужчины жестоки.— Не все.— Все до единого.— Да ты мужененавистница! — изумленно воскликнул Лукас.— Нет, просто реалистка.— Ты думаешь, я жесток? — спросил он напрямик.Этот вполне естественный вопрос застал Эди врасплох. Ибо, как ни странно, ей больше всего хотелось ответить «нет». Она чувствовала: несмотря на язвительность Лукаса, на его цинизм и неотступную внутреннюю горечь, настоящей жестокости в нем нет. Однако он — настоящий мужчина. Мужчина в высшей степени. Значит, должен быть жесток по натуре — разве не так?— Да, — не вполне искренне ответила она. — Думаю, что ты способен на жестокость.— Я не об этом спрашиваю.— Разве?Он покачал головой.— Каждый из нас в принципе способен на что угодно. Речь не об этом. Скажи, сейчас я жесток?— В данный момент — нет, — поколебавшись, пробормотала она.— Ты когда-нибудь видела меня жестоким?На этот раз она ответила, не колеблясь:— Нет.— Значит, ты считаешь меня жестоким только потому, что я мужчина?— Да, — помолчав, тихо проговорила она. Лицо его оставалось бесстрастным, но Эди немедленно захотелось взять свои слова назад.Заверить Лукаса, что в нем она видит исключение, что ни на секунду не подозревает его в склонности к насилию… К сожалению, сама она в это не верила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85