Таракани с Марса на Землю упадет - не разобьется.
Последним соображением Голубев соображал: "Плюнь! Куда тебе, если от тебя осталась одна десятая, не более того!" - но было уже 9 августа 1993 года, дальше-то куда откладывать? 10 августа от него, Голубева, уже и одной десятой не останется.
И он набрал воздуху, поудобнее устроился на спине и произнес... в адрес Нелли. И стал слушать - что же с ним самим в эту минуту еще случилось?
И не успел понять, как в смежной комнате раздался голос Татьяны, голос прежде неслыханный и незнакомый, чужой голос, совершенно чужой, но Татьяны, умирающей, уже умершей больше и дальше, чем к этому времени, к 17.30 понедельника, августа девяносто третьего, умер сам Голубев...
Голубев вскочил, упал, снова вскочил и в соседней комнате увиделТатьяну - она лежала на полу в позе неестественной, с вывернутыми в разные стороны руками, одна нога вытянута, другая согнута под юбкой, подголовой - телефонная трубка, гудит прерывисто и громко, заглушая прерывистое дыхание Татьяны. Уже и не дыхание, а только хрипы изнутри скорченного тела.
Голубев пытался ее поднять, но не мог, ее тяжесть сопротивлялась, силникаких. Он опустился на пол рядом, вынул из-под ее головы телефоннуютрубку и стал вызывать "скорую".
"Дети!" - подумал Голубев, и только подумал, как Татьяна открылаглаза, сказала: "Алешенька!.." - и снова глаза закрыла.
Приехала "скорая". Врач сделал Татьяне укол, помог уложить в постель,указал Голубеву не спускать с нее глаз, поить прохладной водой, даватьтаблетки нитроглицерина, кормить с ложки, ничем не тревожить, не вступать с больной в разговоры, разве только выслушать ее - что же все-такислучилось?.. Надо бы в больницу, но мест нет, для молодых и то мест нехватает, сказал врач. "Ничего, думаю, обойдется".
Голубев Татьяну поил, давал таблетки, кормил с ложечки и узнал отнее: во Франции, где-то под Лионом, в автомобильной катастрофе погибАлеша. Кто-то откуда-то ей позвонил, сообщил об этом, кто, откуда - онане знала.
Ну да, Алексей мог и должен был кончить так, как он кончил, - он обожал безумно быструю езду, не мог без быстроты, он так и оценивал легковые машины и самолеты: если быстро двигается, значит, хорошая, отличная машина, для него машина.
Татьяна поднялась через неделю, еще согнулась, еще поседела, разговаривала с заиканием:
- Н-не ве-вер-рю... н-не в-в-ве-рю... О-он б-был н-на-к-ка-нунев-великого от-от-открытия! Я знаю!
Привезти мертвого Алешу из Франции в Москву и думать было нечего: валюта - где она? А порядки: по меньшей мере месяц нужен, чтобы оформиться через ОВИР, чтобы купить билет.
Аннушка из Питера ринулась было во Францию, ничего у нее не получилось.
Как был похоронен Алеша - Голубевы по-настоящему и не знали.
Аннушка приезжала к родителям в горе:
- Что со мной случилось: не могу я без Алексея! Жив был - и невспоминала, редко-редко, теперь - не могу! Вот и фасоны свои перезабыла,не идут они ко мне... Только и остается позаботиться о племянниках, ещео вас, мои старички!
И Аннушка заботилась, но все равно не хватало, и пришлось продать (завалюту французам) квартиру Марлены и всем жить в трехкомнатной голубевской.
А еще Аннушка звонила из Питера, сокрушалась:
- Мой-то! Генрих-то! Ударился в сомнительный бизнес! Говорит, иначе нельзя!
- Ну, если ты об этом знаешь, почему молчишь? - спрашивал Голубев.
- Какое там молчу! Ору и реву целыми днями! Сама себя не узнаю!Бесполезно: Генрих меня не боится. Он Алешу боялся...
- Алешу?
- Только его... Да вот и сынишка мой: "А в кого мне теперь быть, если дяди Алеши нету?!"
Ну а Марлена хотя примерной женой не была, примерной вдовой стала: вся комната в Алешиных фотографиях, заказала она и маленький памятник из мрамора, модель того, который поставила бы во Франции или в России, если бы у нее были деньги. Памятник как памятник, горизонтальная плита, стела с мелкой-мелкой надписью: "Незабвенному..."
Модель эту Марлена поставила на письменный стол Голубева рядом смоделью башни Шухова ("Папа, я думаю, это и для вас будет так, как надо").
Утрами Марлена молча сидела перед этим крохотным (двадцать два напятнадцать сантиметров) памятником, иногда плакала, а днем училась накурсах, которые назывались, кажется, курсами компьютерных диспетчеров - у нее не было сколько-нибудь определенной специальности.
Месяц прошел. Голубев вспомнил: он же умирал! вот на этой кровати!по собственному желанию! Он счастливо, вполне доверительно и корректнодоговорился на этот счет с природой, природа милостиво с ним согласилась,учла его заслуги перед нею...
Но? Какой уж там дар природы, какая смерть, не до смерти было нынчеГолубеву, надо было воспитывать Ольвиана и Олимпию, помогать по дому,стоять в очередях, торчать в коридорах жилищного управления, мало ли гдееще торчать. Марлена училась, у Татьяны сил становилось меньше и меньше,ее надо было беречь да беречь, а для всякого убережения сколько надо с утрадо ночи успеть? Он один был теперь в доме мужчина, немощный, а мужчина...
Ольвиан и Олимпия росли сами по себе, то в садике, то дома (они частопропускали садик) помимо мамы, бабы и деда; они были легкомысленны вотца, в мать были непослушны и недружны, все что-то делили ("мое!", "нет,мое!") и все еще были без характеров - без привычек, без привязанностей.
Олимпии было почти четыре, Ольвиану шесть лет - большой мальчик, нони о чем не думающий. Голубев себя вспоминал в шесть лет. В шесть, околосеми он на мосту через речку стоял, решал вопрос: стоит, не стоит жить?
Ольвиан с возрастом почему-то продолжал дурнеть, Олимпия все хорошела, и приходилось удивляться - почему они все еще похожи друг на друга?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63