— Вы учились в университете? В Петербургском?
— На рабочем факультете.
Боренька, Бурый-то Философ — он тоже ходил, оказывается, по тем же университетским коридорам, что и Корнилов... В тех же стенах учился. Как же они его выдержали — те стены, те коридоры? Впрочем — подумал Корнилов — что там стены? Вот и женщины Бурого Философа любят, Леночка любит... Кто-кто, а Леночка понимает толк в любви!
Видно было, Леночка догадалась, что вот сейчас, сию секунду, Корнилов думает о ней, и думает не так, как ей хотелось бы, не так, как ей предполагалось, когда она замышляла нынешнюю встречу. Она-то, конечно, думала — это будет легко, приятно, а в меру и опереточно.
Оперетта выходила не та, которую она задумала...
Чтобы хотя бы отчасти сменить музыку, Корнилов улыбнулся Бурому Философу:
— Все-таки неловко называть вас так, как мне велела Леночка. Будьте добры — ваше отчество?
— А как же она велела вам называть меня?
— Только что велела называть вас Боренькой...
— А-а-а, а я и забыл, что только что. Я — Яковлевич.
— Давно ли вы, Борис Яковлевич, в городе Ауле проживаете? — как бы даже и официально спросил Корнилов, сам этой официальности удивившись.
Борис же Яковлевич долго думал, прежде чем ответил:
— Полгода.
— Полгода?
— Да, полгода...
— Значит, полгода... Где же вы работаете?
— Да вот... работаю. Так...
— Это — хорошо.
— Ничего. Устроился.
Леночка вздохнула, потеребила локон на правом виске, вздохнула.
— Да ты рассказывай, рассказывай, Боренька! Петру Николаевичу все можно рассказать, можно и нужно. Что же ты, право? А вы спрашивайте, Петр Николаевич. Спрашивайте! Спрашивайте Бореньку!
— О чем?
— Да в том-то и дело — о чем хотите! Значит, Боренька живет в Ауле полгода. Каким образом и откуда Боренька в Аул попал, вы хотите спросить, Петр Николаевич?
— Хочет — пускай спрашивает,— кивнул Борис Яковлевич.— Я не против.
— Ну, конечно, хочет! Должны же вы, в конце концов, познакомиться! Как следует познакомиться. Ну?!—торопила Леночка.
— Ну вот и рассказывай, Елена. Ты лучше расскажешь,— пожал плечами Бурый Философ.
— А что — и расскажу! Значит, Петр Николаевич, Боренька, как вы, конечно, догадались, он в Аул сослан. Из Питера. За оппозицию. За какую, Боренька? Нынче оппозиций масса, и я могу спутать?
— Не спутаешь...
— За самую главную, за троцкистскую. Да?! А из Ве Ка Пе бе Боренька исключен. Да? Так я рассказываю, Боренька?
— Не из Ве Ка Пе бе, а из кандидатов в члены Ве Ка Пе бе,— уточнил Борис Яковлевич.
— Но ведь енчмениада и троцкизм это далеко не одно и то же? — спросил Корнилов.
— Трудно сказать...— нехотя отозвался Борис Яковлевич.— Трудно... Трудно. А вы-то? С енчмениадой знакомы? В общих чертах? Интересовались?
— Читал в газетах, что енчмениада разгромлена.
— Читали. А что же вы прочли еще по этому поводу? У вас память хорошая?
— Читал, что Енчмен на некоторое время сгруппировал вокруг своей теории часть учащихся. Которые поддались буржуазному влиянию идей Троцкого об исключительном значении молодежи в деле строительства социализма. На память я не жалуюсь, нет.
— Не поверю, что так коротко было написано!
— Написано было больше, пространнее, но я думаю — достаточно краткого изложения.
— Краткость дается гениям. Эммануилу Енчмену, например. Нам же, всем остальным, необходимы тысячи слов, чтобы изложить самый небольшой факт. Я уже говорил сегодня об этом. Так не припомните — что там еще было напечатано?
— Отчего же? Да вот: Енчмен отразил идеологию нового торгаша-нэпмана первого периода нэпа... Енчмениада была разгромлена еще в тысяча девятьсот двадцать четвертом году... Но она может повториться в обстановке сопротивления эксплуататорских классов... В обстановке их подавления.
— Все? — спросил Бурый Философ.— Теперь уже все? Окончательно?!— Он, показалось Корнилову, побурел гуще, выпуклые глаза его смотрели на Корнилова внимательно, неподвижно и с чрезмерным спокойствием. Довольно красивый мужчина. И не такой уж лопоухий, как об этом недавно говорила Леночка. Совсем не лопоухий — выдумка!
Леночка тоже досерьезнела. Корнилову стало жаль ее. Она отвернулась в сторону, но даже и перед фигуркой ее было неловко. Такая чудная фигурка — и вдруг обмякла, и на голубеньком платьице появились складки. А косынку Леночка сняла с головы и положила на колени.
Не оборачиваясь, она сказала:
— А какой вы ортодокс, оказывается, Петр Николаевич! Я не знала!
— Я, Леночка, читаю газеты, только и всего.
— Нет-нет,— вдруг вскочила она с табуретки,— нет-нет, ты, Боренька, виноват нынче! Клянусь — виноват: ты же ничего не объяснил Петру Николаевичу! Я тебя просила объяснить ему все, мы так и договаривались, прежде чем пойти сюда, а ты не объяснил ничего! Да как же так? Ведь это же вовсе не выдумка и не каприз какой-нибудь, что хотя бы один, хотя бы только один человек на всем свете должен услышать наше объяснение! Ведь я же тебе предлагала, Боренька: «Ну давай объясним себя кому-нибудь из твоих знакомых, я согласна!», но ты сказал: «Нет! Кому-нибудь из моих — не хочу! Лучше — кому-нибудь из твоих!» А мне действительно это надо, надо, надо! Мы ведь и так ото всего отказались — от венчания, от гостей, от чьих-нибудь поздравлений, только вот это платьице, вот эта косынка и вот это посещение Петра Николаевича — больше ничего! Всему остальному бракосочетательному и свадебному категорический отказ и запрет! Я тебе признаюсь, Боренька, я была так счастлива, так счастлива, что именно к Петру Николаевичу мы пришли сегодня объяснить о себе все, да как бы даже и не самим между собой объясняться в любви!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159