Потому что — рабочий класс.
Корнилов о своих убытках говорить стеснялся, больше расспрашивал Митрохина:
— И что же, Барышников этот всю жизнь был крестьянином, а потом в один момент стал председателем «Смычки»? В Ленинград стал ездить, новозеландские этикетки покупать, наклеивать их на ящики с семенихинским маслом — все в один прекрасный день?
— В один прекрасный! — подтверждал Митрохин.—Сами не чаяли, что среди нас такой человек существовал, а сделана Советской властью кооперация, сагитировалась, тут начали и Барышникова тоже агитировать на вступление в «Смычку». Многих тогда агитировали, всех поголовно, большинство отказывалось, Барышников тоже отказался, но совершенно по-своему: «Вступлю, но только в том случае, если сделаете меня председателем!»
— Дальше?
— Засмеялись и отступились. А дошло до председательских выборов, отказываются все по причинам малой грамотности, по слабости характера, по здоровью, по слишком большой многосемейности, ну тогда и пошли к Барышникову: «Ты в тот раз в шутку говорил о председательстве? Либо всерьез?» Он ответил: «Всерьез!»
— Он грамотный?
— Был так себе. Но дальнейшим овладел за год. И даже менее того.
— Был сильный крестьянин? Зажиточный?
— Не сильнее других. Но каялся: «Борозду гоню, а сам в рассуждении — это бы вот продать за столько-то, а то купить бы за столько, а разницу бы на следующую пустить куплю-продажу...» Ну, конечно, каялся только выпивши: русский мужик и вдруг о торговле мечтает, и не где-нибудь, в борозде. Срам!
— Был срам. А нынче?
— Правда, что был, а нынче уважение: не каждый способен подобным же образом на нэп откликнуться!
Первая встреча с Барышниковым припомнилась Корнилову: приехал, кивнул небрежно, попинал ногами буровой инструмент, заглянул в устье скважины, задал три или четыре вопроса по существу дела, технически совершенно грамотные, уехал. Уезжая, предупредил: не уроните в скважину какой-нибудь посторонний предмет.
Ну, конечно, Корнилов уже в ту минуту Барышникова уважал.
И теперь угадывал: был ли расчет, была ли выгода Барышникову забить скважину? Может быть, он раздумал строить маслодельный завод и скважина ему не нужна? Может быть, решил перенести завод на другое место?
Обычно Барышников появлялся на скважине в обед, наверное, чтобы не отрывать людей от работы, появлялся минут на пять. «Бурите, буровики? Бурите, буровики!» Всегда он был не один, а при счетоводе «Смычки» в желтых форсистых ботинках и с председателем Семенихинского сельского Совета и стираной - перестираной гимнастерке. Ну, и еще вел он разговор, в каждом слове технический и хозяйский: «Худо будете работать — худо буду платить, «Сроки не выдержите — сделаю удержание!», «Дойдете до водоноса, ту же минуту позовете меня. Без меня фильтр не опускать — я сам должен углядеть это дело!»
Корнилов отвечал тоже холодно, тоже кратко: «Контора» напорные воды не гарантирует, запомните это!» — «Помню!» — «Вода может оказаться солоноватой, непригодной для маслодельного производства!» — «Рыск» — отвечал Барышников в смысле того, что неизбежен риск, садился в свой тарантас и уезжал прочь, иной раз не попрощавшись.
И в этом поведении Корнилов чувствовал артистизм. Тяжелый был артистизм, грубый, жесткий, но именно он, уверенный в себе, еще не надорвавшийся.
Как нередко случалось, мастер Иван Ипполитович, почти точно угадывая мысль Корнилова, сказал:
— Ему бы не кооператором быть, а конокрадом — артист! Среди конокрадов, скажу я вам, часто бывают артисты!
А Митрохин даже с некоторой радостью поддержал мастера:
— И что, и что?! Барышникова к любому предмету приставь, он в нем выгоду почует и сделает ее, не откладывая! Ни минуты!
После того как случилась авария, Барышников на скважине не был вот уже сколько дней, и Корнилов ломал голову: «Почему?» Вся партия ждала: «Вот приедет Барышников...» Наконец не в обычное время, а к вечеру, когда солнце было на закате, Барышников явился.
— Ну и что? На эту скважину будем надеяться? Другую начинать?
Он хотел от мастера ответа сиюсекундного, но тот тихо, вяло, совершенно бесстрастно ответил, что дело это заказчика пока не касается, вот он, мастер, «половит» еще несколько дней, а тогда и даст окончательный ответ.
— Тогда, в таком в случае, на сегодня мы тут ненужные! — пожал плечами Барышников, но на мастера не обиделся и не уехал, а, прислонившись спиной к черному корявому стволу березы, стал думать.
Корнилову показалось, будто Барышников приглашает его подумать вместе и что могучий этот кооператор должен пахнуть чем-нибудь острым, вернее всего, чесноком, он подошел к нему и скоро понял свою ошибку — от Барышникова не пахло ничем и разговора вести с Корниловым он не собирался.
Ну еще бы! Хотя оба нэпманы, но масштабы разные: Барышников — нэпман советский, кооперативный, Корнилов — частник. Барышников с кем только не имел дела — с крестьянами, рабочими, служащими кооперации и совторгслужащими, железнодорожниками, моряками, юристами, бухгалтерами, коммерсантами разных стран. А Корнилов? Незадачливый хозяин буровой какой-то конторы, с партией народишка, которому действительно одно только название «сброд». Ну, разве еще «осколки»...
Однако Барышников не уезжал. Счетовод «Смычки» и пред-сельсовета давно уже сидели в плетеном тарантасе, молчали, изредка начинали между собой какой-то разговор, ждали Барышникова, а тот все стоял, прислонившись к березе, все думал. Наконец сказал своим непременным спутникам:
— На сегодня вы здесь ненужные. Можете ехать! Домой! — И те уехали, а Барышников зачем-то остался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159