Мы посылаем это письмо в редакцию, но не настаиваем на немедленной его публикации, поскольку требуется и еще подборка фактов в других краевых организациях. И вот нам представляется необходимым создать во всех организациях рабочие комиссии, 3—5 человек, которые рассмотрят положение с кадрами. Что касается Крайплана, то его рабочая комиссия должна решить вопрос о возможности дальнейшего сотрудничества старого большевика товарища Вегменского с б. царским генералом, а попутно, еще раз вернувшись к личности последнего, еще раз изучить его «Воспоминания» и сделать вывод о возможности вообще использовать его в Крайплане как специалиста и как члена президиума (особенно на нынешнем этапе обострения классовой борьбы). И только по окончании работы всех этих рабочих комиссий опубликовать в печати окончательные выводы вместе с нашим письмом».
Члену рабочей комиссии Корнилову была предоставлена копия этого документа, но без подписей — авторы оставались для него инкогнито. Не говоря уже о Вегменском и Бондарине, Корнилов угадывал, что и для Прохина этот документ — вещь серьезная. И сам товарищ Озолинь должен был об этом документе знать и реагировать на него.
В последний день рабочей пятидневки в конце дня в кабинете Корнилова раздался стук — его вызывали к телефону. Корнилов догадался: «Начальство вызывает! Кто бы?» Прохин вызывал к себе подчиненных через секретаршу и разговаривал с ними лично, телефонные же разговоры внутри своего учреждения не терпел, считал их признаком бюрократизма.
Корнилов поторопился в соседнюю комнату и только вошел, ему сообщили:
— Товарищ Озолинь вызывает!
Корнилов поднял трубку «Эриксона» с выцветшей от времени шляпкой звонка и услышал:
— Озолинь говорит! — И тут же, будто продолжая разговор: — Ну? Куда вы его запропастили?
— Кого? — спросил Корнилов.
— Конечно, Вегменского! Председателя КИС!
— Третий день болеет!
— Тогда ко мне вы. С материалами. По Северу, по Северному морскому пути. Здесь у меня североморпутейцы. Очень хотят плавать по морям, а по рекам очень не хотят. И требуют перевалки на речные суда. Здесь у меня и речное пароходство: хотят, чтобы Североморпуть был транзитным, перевалки не хотят. Мне нужно слушать обе стороны. Вы поможете их слушать. Захватите материалы, понятно? И по северным земельным фондам тоже захватите, тоже будет вопрос. В связи с планом по хлебу.
Еще бы Корнилову было все это непонятно! «Североморпуть» и «Госпар» враждовали почти по всему течению Оби и Енисея, и даже Государственный арбитраж не мог их примирить. Нынче в арбитраже они как будто бы придут к соглашению, а уже на другой день та или иная сторона заявляет протест: «Ввиду того, что заседание арбитража проходило при отсутствии с нашей стороны достаточно компетентных лиц...»
Эти разногласия сказывались и в Крайплане. «Североморпуть» очень поддерживал Бондарин, он каждый год писал статьи с обзорами конъюнктуры хлебных рынков Лондона, Амстердама. Копенгагена и других портов, куда шли суда «Североморпути», доказывал, как это выгодно Сибири — сбывать в Европу свой хлеб, льняное волокно и семя, какие в этом заключаются для нее перспективы; сторону же «Госпара» неизменно держал Новгородский. Новгородский, в прошлом юрист, всегда умело спорил, но, когда спор кончался, никак нельзя было вспомнить, какие аргументы приводил он «за» и «против».
Понятен был Корнилову вопрос и о хлебозаготовках, он напоминал ему фронт в 1915 году, когда вся русская армия требовала: «Снарядов! Патронов! Патронов! Снарядов!» Вот и сейчас было так же: «Хлеба! Хлеба! Хлеба!» Правда, к осени 1916 года, когда к снабжению армии был привлечен российский «Земгорсо-юз», и патроны, и сапоги были в относительном достатке, а нынче? Когда-то нынче будет в достаточном количестве хлеб? Если потребность в нем и внутри страны и на экспорт растет и растет? И так подумав о том и о другом, Корнилов собрал бумаги, которые могли понадобиться ему, и двинулся в Крайком ВКП(б). Идти недолго, минут семь-восемь, по улице Красный путь и через площадь Революции.
Семь-восемь минут — серьезное время для мыслей, воспоминаний и некоторых соображений.
Вместе с Прохиным, а еще раньше вместе с Лазаревым Корнилов несколько раз бывал у Озолиня, а однажды, опять-таки во время болезни Вегменского, Озолинь вызвал его для беседы один на один, конечно, по хлебному же вопросу — о возможности расширения посевных площадей. Но только начался тогда разговор, как зазвонил телефон, Озолинь вышел из кабинета, сел в автомобиль и уехал. Как понял Корнилов, кто-то из руководителей Большого Совнаркома или ЦК проезжал через Красносибирск и, пользуясь тем, что стоянки даже скорых поездов были здесь по часу и более, вызвал товарища Озолиня на вокзал
Озолинь всегда производил на Корнилова впечатление личности незаурядной опять-таки своей энергией. «Опять-таки» потому, что именно в этом, в «энергетическом» смысле он был соизмерим с Лазаревым. Разница в том, улавливал Корнилов, что Лаза рев сам по себе производил энергию, был ее постоянным источником, в Озолине же энергия возникала не столько от него самого, сколько из его безусловного подчинения некоей громадной внешней силе. Однажды он с воодушевлением и раз и навсегда признал ее над собою, эту внешнюю силу, эту идею всех идей, и вот стал ее трансформатором. Именно таким образом он энергетически превосходил, может быть, и самого Лазарева. Такие были у Корнилова наблюдения.
Ни Лазарев, ни Озолинь, в недавнем прошлом конспираторы, ничуть не стеснялись спорить друг с другом в присутствии «бывшего», вот он и наблюдал однажды, как это происходило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128