Должно быть, сердце Зефара не смогло вместить в себя бессмыслицы войны, затеянной Аманом. Это говорит о том, что Зефар был праведным человеком, хоть и не из иудеев.
- Но сейчас речь вовсе не о Зефаре, а его преемнике. Артаксеркс назначил другого главного писца, который ведет во дворце книгу дневных записей и сочиняют главные царские письма и указы. Так вот, этот Хаммам, хотя тоже из древнего персидского рода, но совсем не похож на Зефара, обладавшего природной мудростью, это такой человек...
- Погоди, но к чему ты мне сейчас рассказываешь о нем, Эсфирь?
- А ты прочти, как он изложил события тринадцатого дня адара, и ты сразу все поймешь, Мардохей...
Эсфирь протянула свиток, и Мардохей углубился в его изучение. Да, Хаммам и впрямь написал об иудейском празднике пурим. Но получалось, что в витиеватых словах, он призывал всех персов и мидийцев никогда не участвовать в этом веселом празднике, и помнить, что в этот день иудеи погубили по всей стране семьдесят тысяч ни в чем не повинных человек, чтобы укрепить свое влияние в царстве, и власть персидской царицы Эсфирь, родом из иудеев.
- Но это не так! - воскликнул Мардохей. - Хаммам не здесь написал самого главного - о том, что мы вынуждены были защищаться! Ведь если бы не появилось второго указа, то в этот день по указу Амана погибло бы вовсе не семьдесят тысяч человек, а в десятки раз больше, если попытаться исчислить всех иудеев в державе Артаксеркса. Почему он не написал, что Аман пообщал за свой указ в царскую казну десять тысяч талантов серебра, и мы знаем, как он надеялся её получить. Недаром он приказал воинам без разбора убивать и грабить всех иудеев, и брать из наших домов все ценное, что только попадется под руку, и такой беззаконие могло бы совешиться под прикрытием царского повеления. Все неправедные мужи в стране, из разных народов, мечтающие о грабеже и быстром обогащении, в тринадцатый день взяли в свои руки оружие. Почему же он про это нигде не пишет, этот Хаммам?
- Да, про это он не пишет, - сказала Эсфирь. - И ещё я сильно опасаюсь, как бы Артаксеркс, познакомившись с таким письмом, не переменил своего взгляда на события. Пока что его мысли почти целиком занимают события в Египте и на островах, владыка нашел для себя новую забаву пировать и ездить на охоту с Фемистоклом, быстрым греческим полководцем.
- И почему здесь не сказано, что ни один из иудеев в этот день не простер на грабеж руки и ничего не взял себе из имущества убитых? - никак не мог успокиться Мардохей. - Все как одни человек, даже самые бедные из иудеев, думали в этот день только о защите своей жизни и своих жилищ.
- Да, про это Хаммам не написал ни слова, он даже про Амана упомянул мельком, как будто бы и не с него все началось. Но ведь новый царский писец на самом деле нечего не знает, потому что не присутствовал лично при всех этих событиях. Своей властью я заставила убрать писца такие неправильные и неточные сведения из книги дневных записей царя, чтобы не смущать напрасно ум моего господина, и Хаммам вынужден был мне подчиниться. Но недавно я узнала, что повый царский писец все равно посчитал нужным распространить свое изложение событий тринадцатого дня в свитках, и многие знатные персы уже купили у него такие свитки за немалые деньги, чтобы сохранить для потомков память о событиях, которые случились в их время жизни. И теперь мы ничего не можем сделать. Точнее, мы можем сделать только одно, Мардохей, и ничего больше.
- Что ты имеешь в виду, Эсфирь?
- Только одно. Мы должны написать, как все было на самом деле, чтобы те, кто будет жить после нас, узнали всю правду, а не маленькую крошку от правды. И это должен сделать ты, Мардохей. Никто, кроме тебя, не знает столько подробностей и не сможет написать лучше.
- Я? Ты говоришь обо мне, Эсфирь? - несказанно удивился Мардохей. Нет, ты что-то путаешь. Мы же только вместе писали указ, и ты смеялась над тем, как сложно и путанно я выражаю свои мысли и самые простые дела. Я никогда в жизни ничего не записывал и не сочинял, потому что у меня нет такого дара. Нет, Эсфирь, это вовсе не мое дело...
- Ты должен написать об этих событиях, Мардохей, ты лучше всех сумеешь сделать это, - повторила Эсфирь. - Как бы мне хотелось, чтобы ты хотя бы поробовал! Ведь ты сможешь все описать и правдиво, и откровенно...
Мардохей в смущении отвернулся к окну: он вдруг почувствовал незнакомое волнение. А что, если и впрямь попробовать самому описать все, как было? Но писать не как исторческую летопись, а вспомнить все свои собственные переживания и сомения, а начать как раз со сна, когда он увидел Амана в облике дракона, и реку, и миртовое дерево на берегу с такими знакомыми, родными очертаниями... Гадасса права - он один знал все, все мелчайших подробностей.
Пока они беседовали с царицей, за окном пролился, и только что утих сильный дождь, выглянуло солнце, и Мардохей увидел на небе радугу - она как будто бы начиналась примерно от главных ворот царского дворца и уходила куда-то вдаль, постепенно растворяя в пространстве свое дивное многцветие.
Было же когда-то сказано, что радуга будет служить заветом между Ним и Его народом, указывать людям на Его присутствие в делах и важных решениях...
- Хорошо, я попробую, - сказал Мардохей, поворачиваясь к Эсфирь. - Я, пожалуй, начну, а потом, может...
4.
...кто-нибудь другой продолжит.
Над Иерусалимом спустилась ночь, темная и беззвездная, когда бывший виночерпий царя Артаксеркса, Неемея, открыл свиток, и принялся перечитывать записи. Он вел их для себя с самого первого дня, как только приехал в Иерусалим, а теперь пытался наилучшим образом оформить для потомков, чувствуя, что дни его жизни на земле подходят к концу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121