Голова моя гудела, в висках громко стучало, сердце болезненно сжималось. Как я удержался, чтобы не ударить ее — сам не знаю. Я был в отчаянии, понимал, что Лера права. Но мне хотелось, чтобы и волки были сыты и овцы целы. Я разрывался между ней и семьей.
Почему я не согласился тогда с ее предложением расстаться? Запоздалое сожаление — почему я сделал так, а не иначе. Если бы можно было повернуть время вспять. Я физически не мог пойти на разрыв с Лерой. Мне легче было бы убить себя.
Меня ввела в заблуждение собственная логика. Я считал предложение Леры актом отчаяния, проявлением гордости слабого беззащитного человека. У нее же были надежные тылы. Это я отчаянно и неумело защищал последние бастионы своей любви.
Если б я только знал, на что я ее толкну своим безрассудным стремлением к компромиссу, стремлением примирить непримиримое.
Я не хотел расставаться с Лерой, потому ничего не предпринимал — пусть, де, все идет своим чередом. Я надеялся на что-то сверхъестественное, тянул время. К слову сказать —так поступают и многие другие. Слабое утешение. Но это неотвратимо и грозно, как лавина в горах, надвигалось на меня. Как я ни тянул — нужно было принимать какое-то решение. Его приняла Лера. Смешно сказать — крупный специалист по проблемам морали не смог разобраться в такой простой ситуации.
Когда Мила сообщила мне о неверности Леры, моей первой шальной мыслью было, что ее любовник — Серж. Сам не знаю, почему я так подумал. Раньше это никогда не приходило мне в голову. Почему же сейчас я первым делом подумал об этом?
Нет, это был не Серж. Это был Кирилл. Фиктивный муж стал всамделишным любовником своей фиктивной жены. Ну, не смешно ли?
Узнав об этом, я снова ничего не предпринимал, снова тянул, тянул неизвестно ради чего.
Я понял, что вместо подготовительных курсов Лера с некоторых пор стала ходить к Кириллу. Уму непостижимо, чем он ее привлек. Разве что смазливым личиком. Впрочем это уже немало, если учесть ее возраст и незрелый ум. Я стал бояться наступления ночи — моментами мне хотелось задушить Леру в своих объятиях, а иногда просто задушить.
Меня одолевала бессонница. Тяжелая, тягучая, беспросветная, засасывающая как липкое болото дрема. Я поднимался с тупой головной болью, вялый, разбитый, быстро уставал, стал раздражителен. Приближалось время объявления конкурса на заведование моей кафедрой. Серьезных конкурентов у меня не было, но все же. Приходилось думать и об этом. Мой моральный, общественный и научный престиж был достаточно высок, но его следовало поддерживать. А меня охватила апатия, безволие. Я весь разладился, словно внутри меня, как у часов сломалась пружина. Просто снять трубку и позвонить по пустячному делу стоило мне больших усилий. Я понимал, что так больше продолжаться не может. Надо было что-то решать. В первую очередь, очевидно, следовало откровенно поговорить с Лерой. Но я панически боялся затевать с ней разговор — боялся беззастенчивой лжи и нагло округленных глаз, но еще больше боялся открытой правды. Я не мог вырвать ее из своего сердца. Она вросла в него с корнями.
Это только кажется, что мы все знаем о себе. Опасное заблуждение. Слабый человек живет иллюзиями, ему не хватает решимости и воли оценить реальность. Я считал себя человеком чести, человеком с твердыми нравственными принципами. И вот, пожалуйста… Наша жизнь — тайна. И все отпущенное нам время мы постигаем ее. Но так и умрем, не постигнув. Разве мог я предположить, что окажусь таким размазней.
Я панически боялся конца, как боятся катастрофы очень впечатлительные люди, впервые летящие в самолете. Мне казалось, что без нее для меня померкнет свет жизни, все потеряет смысл, обескровится. Я отчаянно, из последних сил цеплялся за нее, зная, что сражение уже проиграно и что никакими силами и никакими средствами вернуть ее невозможно. Как нельзя оживить камень или сгоревшее дерево.
И все-таки я еще не хотел признать своего поражения, еще надеялся на что-то, слабый человек. На чудо? Но чудес, как известно, на свете не бывает.
Я решил посоветоваться с Сержем. Шаг за шагом я сам подвигал дело к своему позору. Он весь аж трепетал, слушая меня. С каким неподдельным лицемерием он цокал языком, изображая сочувствие, какая гамма злорадных чувств то и дело, словно блики по воде, пробегала по его лицу.
Выслушав меня, состроил озабоченно-деловую физиономию и стал думать. Он всегда был туговат по части новых мыслей и частенько, словно бы между прочим, одалживался у меня идеями. Жадно слушал, запоминал, а затем, махнув рукой, небрежно изрекал: «Ну да, ну да, я сам уже думал об этом, у меня есть соответствующие наметки». И преисполненный чванливой важности, словно надутый пузырь удалялся. Я понимал, что он хитрит, но был снисходителен. Бери, пользуйся — у меня идей навалом — делай вид, что ты сам додумался до этого, ведь мы друзья детства.
— Ты должен бороться за нее, — наконец решительно изрек он.
— Но как? — я в недоумении таращился на него.
— Очень просто. Провести против Кирилла психологическую атаку. У нее временное увлечение. Дань любопытству. Оно скоро пройдет. Его надо дискредитировать в ее глазах. Высмеивать недостатки, обнажать слабости. Действовать по контрасту. В молодости люди очень впечатлительны. Он скуп — будь щедрым. Он груб — будь ласков. Надо доказать ей, что он глуп и смешон. Да мало ли что можно в нем высмеять. Я сам подключусь. Мы зароним семена скепсиса в ее душу. Мы будем день за днем подтачивать дерево, и в конце концов оно рухнет.
Серж преданно смотрел в мои глаза. В его искренности не приходилось сомневаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18