- располагай мною, как хочешь.
- Мы ведь с тобой не конкуренты, Серж!
- Тогда через два-три дня ты будешь знать о Микитюке больше, чем
записано в тайных анналах федерального ведомства по налогам, а уж оно -
о-ля-ля - знает о каждом все!
- Хвалилась синица море зажечь... Каким образом? Не станешь же ты
шпионить за ним? - Я прикинулся простачком - уж очень мне не терпелось
подзадорить моего друга, завести его, что, впрочем, было не так и сложно.
- Ты недооцениваешь мои связи! - взорвался Серж и, выпятив грудь, как
галльский петух, бросал на меня убийственные взгляды. - Думаешь, я свои
репортажи о мафии списывал из местных газет? О ля-ля! У меня были
собственные источники информации! Заметь, ни единый факт не был
опровергнут, а это кое-что да значит, смею тебя уверить. Я потребую, -
Серж встал из кресла, ему не хватало разве что треуголки и большого пальца
правой руки, засунутого за лацкан сюртука для полного сходства, - чтобы
мне доставили исчерпывающую информацию о твоем дружке. И как можно скорее!

Вечером, когда за окном разлился серебристо-голубой свет луны и тени
вековых сосен, росших на берегу озера, вытянулись в четкий, почти
физически ощутимый частокол, а тишина затопила округу, как весеннее
половодье затапливает пойму реки, я устроился у телевизора, отдыхая после
довольно-таки напряженного трудового дня. В блокноте у меня было по
меньшей мере два стоящих факта, первородность их не вызывала сомнений, а
это наполняло душу репортера если не лихой гордостью, то по меньшей мере
ощущением, что ты не напрасно жуешь жесткий журналистский хлеб. Первый
факт поначалу вызвал у меня немалые колебания, ибо показался
фантастическим на фоне событий нынешнего года. Если антисоветская муть,
поднятая накануне Игр в Лос-Анджелесе, давно улеглась, то шовинистический
бум, рожденный эйфорией неисчислимых, невиданных за последних полвека
побед американцев на Играх, девятым валом накатывался со страниц
многочисленных газет и журналов, с экранов кино и телевизоров. Наряду с
широкой распродажей наборов одежды "Тайгера", японских автомобилей и
гонконгских часов, домов, рубашек, парфюмерных наборов, "освященных"
именами чемпионов и чемпионок, беззастенчиво продавались и американские
"ценности" - свобода личности, "величайшие" преимущества как в
экономической, так и культурной жизни и еще многое другое, что в иных
странах, даже близких Америке по духу, еще и нынче остается пусть
формальным, но символом добропорядочности и национального характера. И не
было упущено ни единого случая подчеркнуть, что именно эти ценности
помогли американцам снова занять свое место самой великой нации в мире.
Америка, казалось, освободилась от летаргического сна и не желала слышать
ни о ком и ни о чем другом, как лишь об американском!
И тем неожиданнее было узнать, что есть в Штатах человек, миллионер и
бизнесмен, собравшийся предложить раз в четыре года проводить состязания -
да еще и на коммерческой основе - сборных США и СССР практически по всем
олимпийским видам спорта. Причем первый раз он хотел бы увидеть такие
состязания в Москве в ближайшие два года. Традиционные матчевые встречи
сборных по легкой атлетике, плаванию, борьбе бывали и раньше, но чтоб
свести в одном состязании сотни спортсменов - трудно было даже поверить в
реальность подобного. Если же учесть, что этот миллионер был владельцем
независимой и весьма распространенной и популярной в Штатах телесети и
намеревался показать соревнования из Москвы приблизительно 25-30 миллионам
американцев, то идея сама по себе выглядела грандиозной. В наш
перенасыщенный ядерными боеголовками и недоверием друг к другу век
выступить, с подобным предложением в стране, где сам президент редко
упускал случай обвинить нашу страну во всех смертных грехах, для такого
шага нужны были немалая смелость и предельная честность в намерениях.
Такой человек нашелся, мы беседовали почти два часа. Потом он
пригласил меня отобедать с ним, и мы укатили высоко в горы, где снег уже
лежал толстым, плотным покровом. Мы отлично провели время на высоте почти
в две тысячи метров над уровнем моря, сидя на отапливаемой веранде
крошечного ресторанчика над безбрежным простором гор и лесов.
Американец, назовем его Н., он пока не хотел, чтоб раньше срока его
идея стала достоянием черных воронов, коих немало в здешней журналистике,
способных угробить дело на корню, верил в возможность налаживания новых,
добрососедских отношений между нашими народами. И спорт виделся ему
наиболее приемлемым на данном отрезке времени.
Н. - ему не больше 47-48 лет, во всяком случае, внешне ему больше не
дашь, подтянутый, энергичный, как большинство деловых американцев, с
которыми мне доводилось встречаться, - был, как и положено хозяину,
раскован, и, честное слово, между нами не стояли ни наши противоположные
политические системы, ни диаметрально отличающиеся экономические основы,
не было ни недоговоренностей, ни предубеждений: мы говорили на одном,
понятном (независимо, как он называется - русский, английский, немецкий)
языке - на человеческом языке, Пусть простят мне твердолобые блюстители
первородной чистоты наших убеждений и идей, но, право же, мне, коммунисту,
не претило разговаривать с миллионером и эксплуататором - с точки зрения
политэкономии капитализма Н.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85