А где же наша,
советская, гордость, наши моральные ценности, коими мы гордимся и кои
поднимаем высоко над головой, как маяк, как Данково сердце? Не знаю, как
тебе, а мне горько, потому что я жизнь прожил в твердой уверенности в
незыблемости этих ценностей. Да, согласен, одна поганая овца стадо не
испортит... Только какая овца - это еще разобраться нужно... Утрачиваем мы
что-то самое ценное в спорте, без чего он превращается в бездуховное
накачивание мышц и злости... И нужно срочно возвращать утраченное, ведь
поздно может быть, поздно!
- А что! Разве перевелись у нас тренеры, для коих вершина -
технический результат, рекорд, победа на чемпионате? Их мало волнует и
заботит, кем уйдут в долгую послеспортивную жизнь чемпионы. Если уж
начистоту, то и ты в том повинен, и я: не даем подобным нравам настоящего
боя, отступаем, молчаливо соглашаясь с кем-то, сказавшим сакраментальную
фразу "Так нужно!". Кому нужно конкретно? Черта с два найдешь! Все это
так. Но что касается Виктора Добротвора, согласиться с тобой не могу.
Здесь иная подоплека, возможно, человеческая трагедия, скрытая от глаз...
- Не увлекайся, Романько! Нельзя же за каждой историей видеть историю
с Валерием Семененко. Ты докопался до правды, вернул человеку доброе имя,
честь и хвала тебе за это. Здесь факт преступления налицо! Меня ты по
крайней мере не убедишь в этом, хотя... хотя мне, возможно, и нанесено
оскорбление, да и другим, знавшим его как личность, с которой брали
пример.
- Погодите, Павел Феодосьевич! - тут уж пришел черед возмутиться мне,
что сразу же сказалось и на переходе на официальный язык. - Вы ведь дали
слово разобраться в этой истории досконально?
- Дал и сдержу его, не беспокойся. Разберусь хотя бы для того, чтобы
увидеть истоки падения Добротвора, чтобы забетонировать эти черные струи
намертво, чтоб никто и никогда больше не испил отравленной водицы...
Ладно, Олежек, прекратим беспочвенный спор. Пока беспочвенный, -
поправился Савченко.
Я молча согласился с ним, и всю дорогу до Монреаля, а она и впрямь
оказалась совершенно чистой, едва мы выбрались из горных ущелий, говорили
о чем угодно, но только не о Добротворе.
Савченко быстро пришел в хорошее настроение, стоило лишь вспомнить о
фигуристах, что сидели позади нас в автобусе. Он любил этих мальчишек и
девчонок, возможно, еще и за то, что они были чисты перед своей совестью и
спорт - большой спорт - еще не проник в их души настолько, чтобы затенить
остальную жизнь, сузить кругозор до сотых балла, отделяющих победителя от
побежденного; они счастливо смеялись, рассматривая "Спорт иллюстрейтед",
где были опубликованы снимки, сделанные в первый день состязаний; изо всех
сил старались казаться серьезнее, чем были на самом деле, а в мечтах уже
видели, как войдут в свой класс и как пойдут к своим партам, гордо и
независимо, под завистливо-восхищенными взглядами товарищей. Они еще
станут переживать, когда в классных журналах у них появятся оценки ниже,
чем у первых учеников, и будут из кожи лезть, чтобы отстоять собственное
"я" и доказать, что могут учиться и тренироваться, тренироваться и учиться
не хуже, чем остальные. И многим это удастся, если попадется на пути
умный, рассудительный и гуманный тренер, а не бездумный эгоист, способный
без зазрения совести капля за каплей выжимать из их душ доброту, уважение
к другим, любовь к ближнему и заполнять вакуум цементным раствором
себялюбия и эгоизма...
Неужто и у Виктора в душе не было ничего, помимо этого цемента?
Неужто и я идеализирую его?
В "Мирабель" я распрощался с Савченко и с ребятами, взял такси.
- До встречи в Киеве, Олег! - сказал Савченко. Мы обнялись.
- На Холм! - сказал я пожилому, мрачноватому водителю с седой бородой
и совершенно лысым черепом и назвал адрес гостиницы.
Мы проехали - это уже было на Холме, так называется эта часть
Монреаля, фешенебельная и тихая, сплошь застроенная особняками, утопавшими
в зарослях деревьев, - мимо общежития местного университета, и я попытался
разыскать взглядом окно комнаты на третьем этаже, где жил в 1976-м. Но так
и не узнал его.
В гостинице мне дали ключ, и лифтер поднял на четвертый этаж. Комната
понравилась - два широких окна, с балконом, дверь на который оказалась
незапертой, несмотря на двадцатиградусный мороз, просторная, разделенная
частичной перегородкой на две - приемную и спальню.
Первым делом я забрался в горячую ванну отогреваться после автобуса,
где тепло не опускалось ниже пояса и ноги порядком закоченели.
Закутавшись в махровую простыню, пахнувшую приятным ароматом сухого
дезодоранта, сел в кресло перед письменным столом и набрал номер телефона
Власенко. Он сразу взял трубку, точно сидел и ждал моего звонка.
- Привет, старина, - солидно просипел он в трубку, не выразив ни
радости, ни удивления в связи с моим появлением. - Где?
- В отеле, где еще...
- Комната?
- 413.
- Жди, я подъеду через полчаса, - сказал Власенко и лишь тогда
поинтересовался. - Ты свободен?
- Свободен, свободен, мотай ко мне.
Меня так и подмывало спросить, не появлялся ли на горизонте Джон
Микитюк, но равнодушный тон Власенко отбил охоту.
Делать мне было нечего, и, одевшись, я уселся перед телевизором - вот
уж поистине наркотик для души! Благо дистанционное управление давало
возможность быстро и без труда переключать программы, я воспользовался
этим благом цивилизации и пошел бродить по миру цветных подобий живой
жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85