В коридоре было тихо, и, подходя к двери последней комнаты, он велел себе быть поосторожней, решив воспользоваться преимуществом внезапности. Иначе Хейни вполне мог приготовиться и безусловно не погнушался бы чем-нибудь вооружиться.Кэссиди подошел к двери. Взялся за ручку, повернул осторожно и очень медленно. Услыхал легкий щелчок, означавший, что дверь не заперта. Ручка повернулась до конца, дверь открылась, он шагнул в комнату.И вытаращил глаза на Хейни Кенрика.Хейни лежал на кровати лицом вниз, ноги свешивались, касаясь ступнями пола, плечи тряслись. Казалось, он корчится в приступе смеха. Потом Хейни перевернулся и посмотрел на Кэссиди. Лицо его было мокрым от слез, губы дрожали от отчаянных рыданий.— Порядок, — проговорил Хейни. — Вот и ты. Пришел меня убить? Давай, убивай.Кэссиди захлопнул дверь. Прошел через комнату, сел на стул у окна.— Мне плевать, — рыдал Хейни. — Плевать, будь что будет.Кэссиди откинулся на спинку стула. Посмотрел на Хейни, содрогавшегося на кровати всем телом. И сказал:— Ты прямо как баба.— Ох, Боже, Боже! Лучше бы я был бабой.— Почему, Хейни?— Будь я бабой, меня это не мучило бы.— Не мучило бы? Что тебя мучит?— О Боже, — всхлипнул Хейни. — Мне все равно, пускай я умру. Я хочу умереть.Кэссиди сунул в рот сигарету, закурил и сидел, молча слушая плач Хейни. А через какое-то время тихо заметил:— Как бы там ни было, дело, по-моему, плохо.— Невыносимо, — прохрипел Хейни.— Ну, — заключил Кэссиди, — как бы там ни было, не хочу, чтобы ты вымещал злобу на мне.— Знаю, знаю...— Я хочу наверняка убедиться, что знаешь. Затем и пришел. Сегодня утром мне в голову швырнули кирпич. Сегодня вечером на меня напали на Док-стрит. Ты заплатил им за это.Хейни сел на кровати. Вытащил из кармана носовой платок, вытер глаза, высморкался.— Поверь мне, — вымолвил он, — клянусь, я на тебя зла не держу. Просто прошедшая пара дней была сущим адом, вот и все. — Он слез с кровати, попытался поправить галстук, но пальцы дрожали и ничего не вышло. Он безжизненно уронил руки, вздохнул и повесил голову.— Приятель, — сказал Кэссиди, — случай безусловно прискорбный.— Я скажу тебе кое-что, — начал Хейни бесцветным от эмоционального напряжения тоном. — Последние сорок восемь часов я ни крошки не ел. Пробую, и каждый раз еда в горло не лезет.— Попробуй закурить, — посоветовал Кэссиди и дал Хейни сигарету. Она лихорадочно затряслась у того в губах, и пришлось трижды зажигать спички, прежде чем он сумел прикурить.— Так мне и надо, — объявил Хейни, конвульсивно затягиваясь сигаретой. — Что хотел, то и получил. Получил сполна. И еще получаю. — Он попытался улыбнуться, но физиономия вместо этого перекосилась в гримасу готового заплакать ребенка. Ему удалось взять себя в руки, и он спросил: — Можно с тобой поговорить, Джим? Можно тебе рассказать, что она со мной сделала?Кэссиди кивнул.— А с другой стороны, — рассуждал Хейни, — может, лучше не надо. Может быть, лучше держать язык за зубами.— Нет, — сказал Кэссиди. — Вполне можешь со мной говорить.— Ты уверен, Джим? В конце концов, она твоя жена. Я не имею права...— Стой, ты меня слышишь? Говорю тебе, все в порядке. Я старался открыто сказать, что у меня с Милдред все кончено. Я говорил тебе это у Ланди и думал, все ясно.— Так ты с ней правда порвал?— Да, — громко провозгласил Кэссиди. — Да, да. Порвал. Развязался.— А она знает?— Если не знает или не хочет знать, придется отгонять ее камнями.Хейни вытащил изо рта сигарету, посмотрел на нее и скривился.— Не знаю, — сказал он. — Не могу понять. И это доведет меня до психушки. В первый раз в жизни со мной такая беда. У меня были женщины всяких сортов, доставляли мне всякие неприятности. Но такой — никогда. Ничего похожего.Кэссиди тупо улыбнулся, вспоминая окурок сигары в пепельнице, смятые простыни, сброшенную на пол подушку.— Не понимаю, чего ты ноешь. Ты ведь свое получил, правда?— Получил? — вскричал Хейни. — Что получил? — Он широко взмахнул руками. — Получил дикую боль в желудке. Получил раны. Я тебе говорю, Джим, она меня дразнит. Доводит меня.— Ты хочешь сказать, будто ничего еще не получил?— Вот что я получил, — объявил Хейни, расстегнул рубашку и обнажил плечо. От плеча почти до середины груди тянулись три ярко-красные царапины от ногтей.— Лучше смажь чем-нибудь, — пробормотал Кэссиди. — Глубокие царапины.— Это не больно, — отмахнулся Хейни. — Вот где больно. Вот здесь. — Он попробовал указать место расположения души, гордости или другого какого-то ценного, по его мнению, внутреннего достоинства. — Говорю тебе, Джим, она разрывает меня на части. Она губит меня. Распаляет, пока не начинаю гореть, как в огне. А потом отталкивает. И смеется. Вот что больнее всего. Когда она на меня смотрит и смеется.Кэссиди затянулся сигаретой, пожал плечами.— Джим, скажи, что мне делать?Кэссиди снова пожал плечами:— Держись от нее подальше.— Не могу. Просто не могу.— Ну, дело твое. — Кэссиди встал со стула и пошел к двери. — Одно скажу: если ты вышибешь мне мозги, это не решит проблему.— Джим, мне стыдно за это. Поверь и прости.— Ладно, забудем.Кэссиди повернулся, открыл дверь и вышел. Идя по коридору к лестнице, сказал себе, что все улажено. Но, шагая по ступенькам, чувствовал себя нехорошо. По каким-то туманным причинам он себя очень нехорошо чувствовал. Испытывал темное, навязчивое ощущение, точно видел, как на него надвигается какая-то бесформенная, злобная сила.Он уверял себя, что это предчувствие исчезнет. Скоро он окажется с Дорис, и все будет хорошо. Все будет в полнейшем порядке, как только он окажется с Дорис. * * * Он легонько постучал в дверь костяшками пальцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50