еще немного, и я принялась бы грызть ногти.
– Не дергайся, возьми себя в руки… – Я видела, что разговор давался ей с трудом, тем более что он все больше и больше принимал форму одностороннего наставления, что уже само по себе было несвоевременным и бессмысленным: как будто я не понимаю, что встречаться с малознакомым мужчиной, на которого несколько часов назад было совершено покушение, опасно! А тетка продолжала:
– Пойми, ты рискуешь собственной жизнью. Я, конечно, не могу тебе запретить пойти к нему, но, поскольку он еще жив, в него могут выстрелить еще раз…

* * *

– Я буду осторожной…
– Тогда и я поеду с тобой – не могу допустить, чтобы с тобой чтонибудь случилось…
Я не знала, что мне делать, и поэтому согласилась. Мы договорились, что Изольда оставит свою машину на соседней улице, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, и пойдет вслед за мной, а уже возле самого бара спрячется гденибудь в тени деревьев. Мне от души было жаль Изольду, которая и так еле держалась ногах, а тут еще ей предстояла такая активная опека.
– Постарайся вывести его наружу и уговори поехать к тебе. Думаю, что это самый разумный вариант… Вы выходите из «Ротонды», ты делаешь вид, что ищешь машину, а тут подъезжаю я и забираю вас. Иначе я тебя никуда не отпущу, и точка!
– Роль пастушки тебе не идет. – Я вконец расстроилась. Только еето мне на таком ответственном свидании и не хватало. Но делать было нечего – я согласилась, и мы поехали.
«Ротонда», странное кубообразное сооружение, оформленное в духе Сикейроса (стены ее, во всяком случае, украшали копии картин именно этого художника), была подсвечена несколькими мощными прожекторами, поэтому вся площадка вокруг была просто залита светом. Навряд ли у убийцы, стрелявшего в нас на кладбище, будет возможность укрыться, разве что он заберется на дерево.
Я успокаивала себя тем, что только двое – я и Изольда – знают, где Варнава; а что мне еще оставалось делать?
Покачиваясь от слабости и нервничая, я вошла в бар и почти сразу же увидела сидящего на своем месте Варнаву. Вот только одет он был уже не в черное, а в простые джинсы и синюю джинсовую куртку, в отвороте которой я успела разглядеть слой бинта.
– Привет. – Я взгромоздилась на табурет, обтянутый рыжей кожей, и, боясь посмотреть на Варнаву, приняла из его рук рюмку с водкой, в которой плавал кусочек лимона.
– Привет. Ты как, жива? Я рад, что нашел тебя.
– Чего ты сбежал из больницы? – Я говорила чуть слышно, чтобы даже стоящий довольно близко от нас бармен не смог разобрать ни слова.
– Не хотел расспросов милиции. Мне это ни к чему. Стреляли в меня по ошибке – другого объяснения найти не могу. Я никому ничего не должен, с женщинами у меня все просто – я не имею дел с замужними… Но все это ерунда.
Вот скажи, сколько времени я отсутствовал дома?
– Часа четыре, если вместе с больницей и кладбищем…
– Так вот: за эти четыре часа я стал нищим, как церковная мышь.
– Как это?
– В моей квартире живут чужие люди, другие мои квартиры, большой дом в Лесном поселке и все мои машины – проданы.
Я только сейчас поняла, что Варнава пьян.
– Все это ерунда, такого не может быть. Должно быть все документально оформлено, везде на купчих должна стоять твоя подпись, ты что, маленький, ничего не знаешь?
– У меня в регистрационной палате есть знакомая… Шмакова. Когда я узнал, что моя квартира, та самая, в которой ты была еще утром, уже НЕ МОЯ, что она продана, я сразу же поехал к ней в регистрационную палату, вызвал ее и попросил узнать, что, собственно, произошло. Ведь меня даже на порог не пустили… Я бы эту бабу размазал по стенке, но у меня тогда мухи перед глазами мелькали, я едва доехал до Шмаковой…
– Короче. – Меня разбирали любопытство и страх – два чувства, которые вызывали слабость в животе, но являлись моими основными чувствами вообще, не говоря, конечно, о любви. – Ты видел эти документы?
– Все дело в доверенности. В генеральной доверенности, которую я, оказывается, дал какомуто Блюмеру Льву Борисовичу. Но я даже не представляю, кто это такой! – Варнава смахнул пустую рюмку на пол. На нас уже оглядывались.
– От Шмаковой я узнал, что она сама была в шоке, когда какойто Блюмер от моего имени продал все к чертовой матери…
– Ты шутишь, такого не бывает…
– Знаешь, как меня встретила Шмакова, когда я к ней пришел? Первое, что я услышал от нее, было: «Во что ты влип? Что с тобой случилось? Кому ты так задолжал?» Представляешь? А я никому, повторяю, ничего не должен. Я работал, у меня были акции табачной фабрики, магазины, но только не здесь, на юге… Потом я приехал сюда с деньгами и обосновался здесь. Юг не для меня, там слишком влажно… Хорошо, что там у меня еще чтото осталось… Хотя я уже ни в чем неуверен…
– Я могу узнать, кто такой Блюмер, если это тебе нужно.
– Конечно, нужно. Но тут такое дело – у меня нет денег. Совсем. Вернее, есть немного в банке, но я сегодня уже не успевал туда, да и документы мои остались на квартире… Ты чтонибудь понимаешь?
– Понимаю. Поехали ко мне, тебе надо поесть и выспаться, да и перевязку не мешает сделать. Ты извини, но я приехала сюда не одна.
– А с кем же? С мамой?
– Нет. Помнишь, я тебе рассказывала про тетку, которая работает в прокуратуре. Ей можно доверять. Пойми, я же не могла сюда прийти одна после того, что произошло. Ты бы и сам удивился, если бы оказалось, что я без охраны.
– Я не пойду, – услышала я и покраснела словно от удара.
Собрав свои душевные силы воедино, я медленно и четко проговорила:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23