– Марину обнаружили почти за городом, на станции техобслуживания второго марта, а отравили ее первого марта мышьяком.
– Когда вы видели вашу дочь последний раз?
– Да первого марта и видела, она собиралась куда-то, тщательно приводила себя в порядок, долго пробыла в ванной комнате, затем целый час гладила костюм… Собиралась на свидание…
– С кем?
– Если бы знать. Марина не считала своим долгом распространяться о своих знакомых мужчинах, я даже не знаю, сколько их у нее было, но думаю, что не так мало. Девушка она была видная, я бы даже сказала, красивая, – Александра Ивановна подняла голову и посмотрела на убранный черным газом фотопортрет Марины (узкое иконописное лицо с большими темными глазами, прямой, красивой формы нос, пухлые губы, собранные в бутон, и копна вьющихся темных волос). – Понимаете, есть такие счастливые матери, которые в курсе личной жизни своих дочерей, но у нас с Мариной сложились совершенно другие отношения. Мы не были с ней подругами. И не потому, что кто-то из нас… Даже не знаю, как вам сказать. Я практически всю свою жизнь нигде не работала и жила за счет близкого друга, который содержал и меня, и мою дочку от первого, неудачного брака… Нам хватало, но, когда Мариночка подросла, кто-то из подружек внушил ей мысль, что ее мать – эгоистка, лентяйка и что это по моей вине мы не в состоянии покупать Марине дорогие вещи, вы понимаете, о чем я?
– Да уж куда понятнее…
– Должно быть, поэтому, едва созрев, она начала решать свои финансовые проблемы самостоятельно. Вы не подумайте – я старалась, чтобы у нее было все самое необходимое, у нее и шубка была приличная, и сапожки, и норковая шапка, но у Марины появились такие высокие запросы, которые мы с Петром Александровичем не могли удовлетворить…
– Марина занималась проституцией?
– Думаю, у нее были постоянные мужчины, которые содержали ее. Да, по большому счету, я думаю, это можно было бы назвать проституцией, но все же это был образ жизни более приличный, что ли… Она не была девочкой по вызову, нет, она очень любила себя, и если судить по тем обрывкам телефонных разговоров, которые мне удавалось иногда подслушать (признаюсь, я старалась хотя бы таким образом хоть что-то узнать о своей дочери), звонившим мужчинам стоило трудов уговорить ее встретиться с ними. Она разговаривала с ними вполне достойно, и мне всегда казалось, что это идет у нее именно от осознания своей красоты… Красота – вот единственное оружие, которым она пользовалась в достижении своих целей.
– Она где-нибудь училась?
– О да, она хорошо училась, окончила филфак в университете, романо-германское отделение, работала переводчицей в одной совместной российско-германской фирме, но недолго, уволилась оттуда и, быть может, сразу после этого перешла на содержание своего первого постоянного любовника.
– Как называется эта фирма?
– У нее довольно сложное название… Подождите, я принесу вам ее визитку…
Фирма называлась «Фарма-Инвест», и Бродягина Марина Алексеевна являлась там переводчиком. А вот что стояло за столбиком из цифр – великим множеством телефонных номеров, факсами и латинскими буковками электронных адресов фирмы, – угадать было сложно. И не оттуда ли были те таинственные и невидимые мужчины, на содержании которых жила Марина?
– Вы позволите мне взять на время эту визитку?
– Разумеется, у меня их много…
– А могу я взглянуть на комнату Марины?
– Конечно, можете, пойдемте, я вам все покажу, тем более что там все сохранилось так, как было при ее жизни… Знаете, я довольно часто захожу туда, и мне все кажется, что сейчас вот раздастся лязг ключей из прихожей, в квартиру быстрым шагом войдет Марина и раздраженным голосом начнет спрашивать меня, что это я делаю в ее комнате…
– Ей не нравилось, когда вы заходили туда?
– Нет, не нравилось. Она злилась, когда я убиралась у нее, особенно когда касалась каких-то бумаг на столе, хотя бумаги-то были самые обычные – клочки с номерами телефонов, журналы, книги, ерунда, одним словом…
Юля сделала знак Аперманис не покидать своего места и пошла вслед за Александрой Ивановной в комнату ее дочери. И была поражена внешним контрастом между тем, как выглядела гостиная и спальня дочери. Если вся квартира сверкала чистотой и чувствовалось, что хозяйка следит за тем, чтобы нигде не было ни пылинки ни соринки; если за прозрачными стеклами серванта высилась гора дорогостоящей посуды, а полки радовали глаз золочеными корешками дорогих книг – то в комнате Марины все было иначе. Самое главное, что не могло не броситься в глаза, это был временный характер притулившихся в совершенно неподходящих для этого местах вещей. Свернутые ковры явно европейской работы (немецкой или итальянской, с элементами абстракции и смелых цветовых комбинаций) лежали посреди комнаты и мешали проходу; письменный стол ломился от коробок с бытовой техникой, огромная кровать, застеленная желточного цвета толстым шерстяным пледом, была завалена яркими пухлыми подушками, которые так и манили прилечь на них и выспаться…
– А что там, в углу, – неужели краска?
– Да, это и краска, и мастика, и разные сухие смеси для ремонта, и обои, и даже паркет с кафелем…
– Ваша дочь собиралась покупать квартиру?
– Я не знаю…
– Вы сказали, что после нее остались деньги.
– Остались… доллары, – шепотом произнесла Бродягина, косясь на дверь, за которой находилась неизвестная ей Аперманис, которой она явно не доверяла.
– И где же вы их нашли?
– Они были всюду – рассованы по коробкам с духами и косметикой, в книгах, в постели…
– Откуда у нее столько денег, как вы думаете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19