Что было дальше, как ты сумел стать таким, каким стал?Я принесла из кухни две чашки крепко заваренного кофе. Морис продолжал сидеть в кресле, не меняя позы, как будто собираясь с силами, чтобы продолжить рассказ. А мне нужны силы, чтобы его выслушать. Прикоснулась к руке. Он открыл глаза.– Прошу тебя, продолжай.Протягиваю чашечку с ароматным напитком. Как он бережно берет хрупкий фарфор! Не устаю любоваться движениями его изящных рук. С удовольствием вдыхает запах кофе и лишь прикасается губами к чашке. Я залезаю с ногами на диван напротив Мориса, чтобы не пропустить ни единого слова, жеста, выражения лица. Морис снова начинает рассказывать:– Мне исполнилось двенадцать. Родители в надежде, что, возможно, учеба меня отвлечет, наняли множество преподавателей, в очередной раз взяв с меня клятву, что я ничем не стану себя выдавать. Мне искренне не хотелось их расстраивать, и я старательно изображал из себя немощного, болезненного ребенка. Это было не трудно. Вероятнее всего, они принимали меня не просто за больного, а смертельно больного: прозрачно-белая кожа, измученно-красные глаза, мертвенно-холодные руки, тонкие, неподвижные. Слушая их, я чаще всего помалкивал, плотно сжав губы, ведь прятать клыки я еще не умел. Учителя сетовали на мою рассеянность, удивляясь, почему уроки проходят только вечерами, выказывали родителям недовольство за то, что те так безжалостны к своему немощному чаду, получали дополнительное вознаграждение и, демонстративно недовольные, продолжали скармливать мне одну науку за другой. Когда мы жили в усадьбе, родители сами занимались со мной. Писать, читать и считать я, разумеется, умел. Меня учили музыке, танцам и хорошим манерам. Сыну аристократа-южанина это было необходимо. В общем-то, если отбросить самые главные недостатки, я ничем не отличался от других мальчиков-подростков. Ну, разве что был нелюдим, молчалив и излишне грубоват. Кроме всего прочего, родители не оставляли надежды вылечить меня. Мама неустанно собирала литературу, читала все газеты и журналы, выписывая странные случаи, и, если находила, отец немедленно отправлялся на место происшествия. Он исколесил полстраны, переговорил со множеством врачей и ученых, но мои симптомы неумолимо сходились к одному диагнозу – вампирия. Уже гораздо позднее появилось такое понятие, как порфирия.Мама обращалась к колдунам и магам, но ответ всегда был один и тот же: «Мы бессильны». Тайное быстро становится явным. Приходилось постоянно переезжать с места на место. Непонимание порождало агрессию: я снова и снова становился раздражительным и неуправляемым. Родители бились со мной, теряя терпение. Мы существовали практически на колесах, потому что жизнью это назвать было нельзя. Весь рабовладельческий Юг уже поговаривал о странной семейке. Мы уехали на север, но и там не смогли укрепиться. Я обманывал и лгал, сбегал из дома и творил бесчинства. Искренне раскаивался, но бороться с собой был не в состоянии. Голод настойчиво требовал своего. Я старался не поддаваться, но яростное желание порой завладевало мной безраздельно, и мальчик-вампир становился неуправляемым.Тогда решено было перебраться в Европу. Шел тысяча восемьсот тридцать четвертый год. Путешествие на пароходе через океан чуть не сделало меня неврастеником. Высаживаясь на берег во Франции, родители были издерганы и измотаны до крайности. Тогда я не осознавал еще до конца, и лишь теперь отчетливо понимаю состояние отца, через что ему пришлось переступить, когда он пошел на то, что привел в гостиничный номер проститутку, совсем еще молоденькую девушку, и оставил со мной наедине. Ее безжизненное тело он уволок, тщательно завернув в толстое шерстяное одеяло, и что сделал с ним дальше, я так никогда и не узнал, но в глазах мистера Балантена было уже даже не отчаяние – обреченность. Сейчас мне остается только удивляться, как он не покончил собой. Догадывалась ли об этом мама? Уверен, что да! Но их отношение ко мне не изменилось. От меня они настойчиво требовали продолжения учебы. Их заявление, что я буду учиться в школе, повергло меня в шок, но спорить было бесполезно. Мы поселились в Париже – там можно было затеряться. Я должен был привыкать жить с людьми, растворяясь среди них, включаясь в этот трагический маскарад, которому предстоит продолжаться вечно. Это слово уже не боялись произносить в нашей семье. Мое бессмертие сомнений не вызывало. С середины семнадцатого века Европа, можно сказать, просто повально увлеклась всяческого рода мистификациями. Многочисленные устные суеверия записывались и издавались. Рассказы о вампирах появлялись не только в сборниках народных преданий, но и в газетных новостях и официальных донесениях. Собираясь все вместе в часы моих бодрствований, мы зачитывались до одурения в поисках разгадки моей метаморфозы. Но тщетно. В основном все это были досужие домыслы, порожденные необразованностью, обросшие неправдоподобными деталями и всякой чертовщиной. Ученые же того времени в целом факт вампиризма не отрицали, но и не давали толковых объяснений. Все эти чтения забавляли только меня. Мифологические персонажи, представленные в фольклоре всех времен и народов, приводили меня в восторг. Я зачитывался литературными произведениями, героями которых были вампиры, этакие сказки-страшилки. «Коринфская невеста» Гете, «Кристобель» Колриджа, «Талаба» Роберта Саути, «Вампир» Шарля Нодье. Мое детское воображение рисовало меня сверхчеловеком, способным управлять разумом людей. Я даже пытался проводить сеансы перевоплощения, мечтая превращаться во всяческую живность:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69