Надвигался шторм.
«Эге! — подумал Шубин. — Шторма мне не вытянуть…» И тотчас же: «Но шторма не будет!»
Мысленно он как бы прикрикнул на себя.
Море между тем делалось все более грозным, волны чаще накрывали Шубина с головой. Три балла, четыре балла! Он хотел забыть о делениях этой проклятой шкалы.
Его стало тошнить. Укачало наконец! Никогда не верил в то, что пловцов укачивает в море, и вот…
Шубин задыхался, отплевывался, пытался приноровиться к участившимся размахам моря.
Что-то пролетело над ним. Самолет? Пикирует самолет? Он инстинктивно втянул голову в плечи, но в этот момент был на гребне волны и резиновый жилет помешал ему нырнуть.
Не самолет! Всего лишь чайка! Полгоризонта закрыли ее изогнутые, как сабли, крылья, нежно-розовые, но с черными концами, словно бы их обмакнули в грязь. Она взвилась и стремительно опустилась, будто хотела сесть Шубину на макушку.
О! Да тут их много, этих чаек!
Они вились над Шубиным, задевая его крыльями, с размаху падали к самой воде, взмывали в воздух. Сквозь свист ветра он различал их скрипучие голоса. Птицы азартно перебранивались, будто делили его между собой.
Делили? Моряки с Ладоги рассказали Шубину о том, что произошло с одним нашим летчиком, которого сбили в бою над озером. Капковый жилет не дал ему утонуть, и через два-три часа его подобрали. Он был жив, но слеп. Чайки выклевали ему глаза!
Шубин высунулся до пояса из воды и заорал что было сил. Он мог только орать, руки окоченели до того, что почти не двигались.
Вдруг что-то огромное, в белых дугах пены, надвинулось на него, какая-то гора. Линкор или плавучий кран — так показалось ему…

Он закашлялся и очнулся. Обжигающая жидкость лилась в рот. Сводчатый потолок был над ним.
Шубин полулежал на полу. Кто-то придерживал его за плечи.
Подняв глаза на стоявших вокруг людей, он удивился их виду. У многих из них были бороды, а лица отливали неестественной, почти мертвенной белизной. Люди как-то странно смотрели на него, и он откинулся на спину.
Тотчас это движение было прокомментировано.
— Укачался, ничего не понимает, — сказал кто-то по-немецки. — Дай ему еще глоток!
Немцы? Стало быть, он в плену?
Но — не спешить! Оглядеться, выждать, понять!
Шубин закрыл глаза, чтобы протянуть время.
— Ослабел после морских купаний, — произнес тот же голос с уверенными, отчетливыми интонациями. — Не заметили бы в перископ чаек над ним…
Перископ? Он на подводной лодке?
И вдруг Шубин услышал непонятное.
— Но это же не русский! Это финн!
— Не может быть!
— Вот его воинское удостоверение!
— Какая неудача! На черта нам финн?
— Он очнулся, господин капитан-лейтенант, — сказал кто-то над ухом Шубина, по-видимому немец, поддерживавший его под мышки.
Шубин открыл глаза.
Над ним, широко расставив ноги, стоял человек в пилотке и пристально смотрел на него. Он держал что-то в руке.
Шубин скорее угадал, чем увидел: размокшее воинское удостоверение летчика, которое было спрятано в кармашке жилета!
— Ваша фамилия Пирволяйнен? — неожиданно спросил немец.
Пауза. Шубин собирается с мыслями.
— Пирволяйнен Аксель? — Немец заглянул в удостоверение и нетерпеливо пригнулся, уперев руки в колени. — Ну, отвечайте же наконец! — поторопил он. — Вы лейтенант Аксель Пирволяйнен?
Пирволяйнен? Мертвый летчик был финном? Шубин перевел дух, словно перед прыжком в воду. Потом, решившись, тихо сказал:
— Да. Я Пирволяйнен…
— Очень жаль, — сердито пробормотал человек в пилотке.

Шубина подняли, усадили на табуретку. Рядом очутился пучеглазый человек, который отрекомендовался врачом. Шубин пожаловался на головную боль и тошноту.
— В порядке вещей. — Врач значительно закивал. — Не удивлюсь, если у вас легкое сотрясение мозга.
Мнимому Пирволяйнену дали переодеться. Комбинезон затрещал по всем швам на его плечах и груди. Пирволяйнен! Финн! Очень хорошо. Этим можно объяснить погрешности в немецком произношении. Лишь бы только не нашлось никого, кто знает финский язык!
Ну, а лицо? Офицер в пилотке держал удостоверение перед самым своим носом и все же спросил: «Вы Пирволяйнен?» Ослеп, что ли? Есть же фотография в воинском удостоверении! А сходства между летчиком и Шубиным никакого. Уж он-то на всю жизнь запомнил это мертвое лицо, скалившее зубы над пышным гофрированным воротником!
— Который час? — спросил он.
Кто-то услужливо ответил.
Шубин попытался сделать подсчет. Получалось, что он провел в воде немногим более двух часов.
Не может быть! Боролся с мертвецом, волнами, потом с чайками! На это наверняка ушло не менее суток! Впрочем…
— Командир просит к себе, — сказал врач и пропустил Шубина вперед.
Палуба мерно подрагивала под ногами. Значит, лодка была на ходу.
Из-за двери раздалось короткое:
— Да!
Врач остался за дверью, а Шубин, собрав все свое мужество, шагнул через порог.
Каюта была очень маленькая, как все помещения на подводной лодке, где дорог каждый метр пространства. На стенке каюты висели мерно тикавшие часы, портрет Гитлера, еще что-то — Шубин не успел разглядеть.
— Лейтенант Пирволяйнен?
Спину Шубина обдало холодом. Где-то он уже слышал этот голос: неприятно тонкий и брюзгливо-медлительный.
На вращающемся кресле повернулся коренастый, почти квадратный человек.
Темно-красные волосы его составляли резкий контраст с лицом, белым как бумага. Рыжие нечасто бывают бледными. Этот был бледным.
Борода короткая, редкая. Усов нет. Очень узкие губы, щель вместо рта. Но нижняя часть лица, полускрытая бородой, была тяжелая, чувственная.
Возраст? Лет пятьдесят, вероятно. Пятьдесят — и всего лишь командир подводной лодки?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157