Шубин не успел ответить. Его засыпали вопросами.
Какие новинки видел он в гамбургских кино? Что носят женщины в этом году: короткое или длинное? Говорят, в моде снова черные ажурные чулки? В какой гостинице он останавливался и пил ли пиво в бирхалле?
Даже неразговорчивый Венцель спросил, не бывал ли он в Кенигсберге.
Шубин хотел было дерзко ответить: «Еще не бывал. В конце войны надеюсь побывать», но Франц сказал:
— Не надоедайте нашему гостю! Он может подумать, что вы целую вечность не бывали в Германии.
— О, Пирволяйнен! — Курт капризно оттопырил красные губы. — Мы надеялись, что вы поделитесь с нами новостями. Но вы какой-то малоразговорчивый, апатичный.
— Все финны стали апатичными, — изрек Готлиб. — Их надо бы растормошить! Не возражаете?
Он ободряюще подмигнул и захохотал, отчего щеки его отвратительно затряслись.
Курт торопливо допил кофе и встал:
— Прошу разрешения выйти из-за стола! Командир приказал сменить Рудольфа.
Франц молча кивнул.
Убедившись, что из гостя не выжать больше ничего, его перестали втягивать в разговор.
Шубин вяло прихлебывал свой кофе. Что-то неладное творилось с головой. Временами голоса немцев доносились как будто из другой комнаты. Он не понимал, о чем они говорят. Потом сознание снова прояснялось Мысль работала четко, только в висках оглушительно барабанил пульс.
Он отметил, что справа от него очутился новый сотрапезник. Это, вероятно, был Рудольф, сменившийся с вахты.
Новый провал в сознании. Вдруг до Шубина дошло, что за столом ссорятся. Виновником ссоры был доктор. И Шубин не удивился этому.
Настроение в кают-компании беспрестанно, скачками, менялось. Смех чередовался с возгласами раздражения, странная взвинченность — с сонливостью. Иногда тот или иной сотрапезник вдруг умолкал и погружался в свои мысли.
Неизменно оживленным был только доктор. Но это было неприятное оживление. Доктор разговаривал с каким-то «подковыром». Главной мишенью для насмешек он почему-то избрал молчаливого Венцеля.
— Я запрещаю тебе называть ее Лоттхен! — неожиданно крикнул Венцель.
— Но ведь я сказал: фрау Лотте! И потом, я не сказал ничего обидного. Наоборот. Признал, что Лоттхен… фрау Лотте, извини… очень красива, а дом на Линденаллее чудесен. Я сужу по фотографии, которая висит над твоей койкой.
— Дети, не ссорьтесь! — благодушно сказал Готлиб.
— Я просто выразил сочувствие Венцелю. Я рад, что у меня нет красивой вдовы, то бишь жены, еще раз прошу извинить. Дом с садом, заметьте, отличное приданое! Мне вдруг представилось, как после победы Венцель возвращается к себе на Линденаллее и видит там какого-нибудь ленивца, всю войну гревшего себе зад в тылу. И этот ленивец, вообразите себе…
— Замолчи! — Венцель со стуком отодвинул от себя тарелку.
— Ну, ну! — предостерегающе сказал Франц. — Можете ссориться, господа, если это помогает вашему пищеварению, но ссорьтесь тихо. Русские над нами.
Гейнц замолчал, не переставая криво улыбаться.
— Таков наш Гейнц, — пояснил Шубину Готлиб. — Если он не будет иронизировать за столом, желудок его перестанет выделять сок.
Чтобы не видеть перекошенных лиц своих сотрапезников, Шубин поднял взгляд на картину, которая так удивила его вначале.
Было в ней что-то фальшивое, неправдоподобное, что резало глаз моряка.
Один корабль убегал от другого, двигаясь по диагонали из левого верхнего угла картины в ее правый нижний угол. На море бушевал шторм. Тучи низко висели над горизонтом. Написано толково, спору нет, в особенности хороши эти лиловые тучи, которые хвостами касаются гребней волн.
Что же нехорошо в картине? Пологие, грозно перекатывающиеся валы? Шубин недавно качался на таких валах, чудом избежал гибели.
Нет, дело в другом.
Камни! За пределами картины, ниже правого ее угла, торчат камни. Шубин угадал их по пенистым завихрениям и тому особому, зеленоватому цвету воды, какой бывает у берега.
Несомненно, чуть правее и ниже рамы — камни!
— Пирволяйнен!
Он огляделся. За столом молчали и смотрели на него.
Полундра! Опасность!
— Нравится картина? — Франц показал свои щучьи зубы.
— В общем, как будто на месте все, — подумав, сказал Шубин. — Но есть недоработки.
— Какие?
— Корабли я бы убрал.
— Почему?
— Ну как же! С полными парусами — прямехонько на камни! Паруса скорее долой, класть право руля!
— Где же видите камни?
Шубин привстал и ткнул пальцем в переборку, чуть пониже рамы. Потом немногословно объяснил насчет цвета воды и пенных завихрений.
— Не имеет значения, — успокоительно сказал Гейнц. — Первый корабль — призрак. Камни не страшны ему.
— Значит, второму отворачивать. Или второй корабль тоже призрак?
— Нет. Просто скован таинственной силой, не может сойти с гибельного фарватера.
Шубин недоверчиво пожал плечами.
— Для летчика вы неплохо разбираетесь в бурунах, — сказал Франц, прищурившись.
Опять: полундра!
Шубин стиснул кулаки под столом. И к чему он брякнул об этих камнях?
Ну-ка, ответ! И побыстрее!
Он нашелся.
— До войны я плавал на торговых кораблях, — пояснил он, стараясь говорить возможно более спокойно и медленно. — Ведь у нас, в Финляндии, каждый третий или четвертый — моряк.
Ложечки снова мирно зазвенели в стаканах. Разговор за столом возобновился.
Как будто бы вывернулся, сошло!
Но он не мог дольше оставаться в кают-компании. Не в силах был притворяться, с любезной улыбкой передавать этим оборотням галеты и сахар, улавливать тайный смысл в намеках, улыбках, паузах, постоянно быть настороже.
У него есть выход, и он воспользуется им!
Шубин обернулся к Гейнцу:
— Очень болит голова!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157