Глубокое волнение охватило Наркеса. Не зря он долгие годы не щадил своих сил и здоровья ради этого открытия, не зря долгие годы он был последним каторжанином на галере в океане науки. Все слезы и все страдания в его жизни оплатил этот краткий, единственный миг, который говорил о великой любви людей к нему, любви, к которой он шел всю жизнь. Впервые в жизни железный и несгибаемый Наркес столкнулся с редчайшим для себя явлением: чувства плохо повиновались ему. Не в силах скрыть своего волнения, он слабо поднял вверх худую правую руку, прося зал успокоиться. И этот беспомощный, беззащитный жест вызвал новую волну оваций. Наркес растерянно опустил руку. Александр Викторович, улыбаясь, больше для вида тряс перед собой колокольчиком, призывая всех присутствующих к спокойствию. И когда аплодисменты стали наконец утихать, Наркес, приблизив к себе микрофон, произнес:
– Товарищи! – голос его звучал от волнения приглушенно.
Овации сразу прекратились. В зале мгновенно наступила тишина. По ходу речи волнение Наркеса мало-помалу улеглось, и он обрел былую уверенность. Медленно, взвешивая каждое свое слово, он говорил о самом главном в своей жизни. Просто и доходчиво объяснял он суть проблемы гениальности и открытия формулы гениальности – универсального принципа усиления способностей человека вплоть до самых уникальных, прибегая к специальной терминологии лишь в крайних, необходимых случаях. Чувствуя все напряженное внимание зала, Наркес нарисовал перед присутствующими величественные картины будущего науки и будущего общества, взявшего на вооружение открытие формулы гения. Речь его лилась легко и свободно. Он забыл о своем докладе, который он впервые в жизни написал для выступления. Когда он окончил свою речь, в зале стояла мертвая тишина, словно все присутствующие – каждый в отдельности – пытались осмыслить и осознать ту гигантскую информацию, которой до предела была насыщена речь молодого ученого. Затем тишина взорвалась. Мощные аплодисменты потрясли своды конференц-зала. Люди вставали со своих мест и продолжали аплодировать стоя. Тысячи и тысячи людей нескончаемой бурей оваций выражали свою любовь к великому ученому. Наркес несколько раз поднимался с места за столом президиума и неумело, учтиво кланялся. Поняв, что этим не прекратить оваций, он не стал больше вставать. Александр Викторович сильно, на этот раз по-настоящему, тряс перед собой колокольчиком. Когда аплодисменты начали утихать, он предоставил слово президенту Академии медицинских наук СССР академику Алексею Павловичу Кутейщикову. Алексей Павлович подробно рассказал о научном пути Алиманова, о значении открытия формулы гениальности для науки и о тех перспективах, которые оно открывает для будущего развития собственно медицинской науки.
После А. П. Кутейщикова слово для выступления было предоставлено академику Сартаеву. Карим Мухамеджанович говорил долго и обстоятельно, как всегда, с прекрасным знанием дела. Вновь, теперь уже на сессии Президиума Академии наук СССР, он показал себя блестящим оратором, выдающимся мастером слова. Выступление его тоже было встречено бурными аплодисментами.
В перерыве после заседания Наркес подошел к Кариму Мухамеджановичу и крепко пожал ему руку.
– Ваш доклад сделан не только основательно, фундаментально, но и с большой любовью. Благодарю вас, Каке.
– Спасибо, Наркесжан. – Пожилой ученый радостно улыбнулся и в свою очередь тоже крепко пожал руку Алиманова.
После обеденного перерыва снова начались доклады. На этот раз их делали сотрудники биологического отделения Академии наук СССР. Все они говорили о том, что открытие Алиманова очень важно не только для всей науки и для медицины, но, в частности, и для биологической науки.
После заседаний первого дня работы сессии казахские ученые вернулись в гостиницу и разошлись по своим номерам для отдыха.
Оставшись в номере один, Наркес помимо воли вспоминал тот успех, с которым проходило обсуждение открытия. Он шел к этому признанию долгие годы. Не просто и не случайно он пришел к нему. Быть может, именно потому, что он поставил интеллектуальный поиск человека в совершенно невиданных ранее до него масштабах, быть может, именно поэтому вся его жизнь была одним сплошным грандиозным экспериментом, в котором были ни с чем не сравнимые величайшие потери и ни с чем не сравнимые величайшие победы.
Все было в его жизни. Он еще не забыл те страдания и лишения, через которые проходит в период становления в юности каждый великий человек, те неимоверные трудности, которые причиняют ему десятки околонаучных людей, обреченных всю жизнь пребывать в безвестности, и которые с тем большим рвением пытаются во что бы то ни стало опорочить фундаментальные идеи гения. По странному закону психологии, мы охотнее прощаем людям их слабости, чем их силу. И поэтому, чем ярче гений гиганта науки или искусства, тем более жестокой становится по отношению к нему бездарность. И все эти люди, отирающиеся в тени науки и искусства, казалось бы, только тем и занимаются, что пытаются разубедить феноменально одаренного молодого человека в истинности его призвания, данного ему судьбой. Взрослые люди с глуповатыми мальчишескими надеждами… Словно гений творит не по велению собственного сердца, а по чьим-то советам и рецептам. Словно величайшее счастье своей судьбы он видит не в жесточайшей борьбе за грандиозные научные или художественные открытия, а в подло-спокойном мещанском состоянии души, свойственном всем пигмеям духа, действующим, как и предначертано им от рождения, не открыто, ибо они беспомощно жалки в схватке с гением, а тихой сапой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96