Там все были очень заняты, множество кораблей, пришедших на помощь. Я надела скафандр, но, похоже, я не очень много могла там сделать. Они все просили меня подождать, подождать. Я установила прожектор на аварийный режим, села и стала ждать.
Вскоре я сообразила, что смотрю на серебристый силуэт, который то вспыхивал, то гас. Он был в гуще обломков, под чем-то, что выглядело так, как будто когда-то было частью системы обогрева. Он там застрял и покачивался туда-сюда.
Потом я сообразила, на что смотрю.
— Там кто-то есть! — вызвала я. — Там все еще кто-то есть. По-моему, они за что-то зацепились.
— Господи, — сказала парамедик. — Где? Вы можете мне показать? Все заняты. А я не вижу…
Я оставила «Хайтэйл» болтаться без дела, выплыла наружу и направилась прямо к обломкам. Там все было сплошным месивом из битого стекла и искореженного металла, и там оказались почти два потерпевших вместо одного. Но я не раздумывала над этим, я просто подошла и схватила их за руку, кто бы они там ни были.
Я видела то место, где они зацепились за трубы. Труба была простым пластиком, она уже замерзла и разлетелась на куски, когда я за нее взялась. А потом я обхватила рукой своих потерпевших и стала тянуть, а потом отбуксировала их к кораблю.
Только и всего. Весь рассказ не занимает и минуты. И это, разумеется, не было большим делом или подвигом. Любой на моем месте сделал бы то же самое.
Я уложила их на корабле, на заднем сидении. Парамедик была на связи, она посылала кого-то заняться ими, а между делом объясняла, что надо делать мне.
— Система поддержания жизни работает? Индикатор горит?
— Нет, — ответила я.
— У вас там есть воздух?
— Да, — сказала я.
— Тогда откройте шлем, — сказала она. — Посмотрите, дышат ли они.
Шлем был наподобие тех, что мы носили на «Блистательном Трогоне», он так изобиловал украшениями, что внутри почти ничего не было видно. Я расстегнула застежки и открыла визор.
— Это мужчина, — сказала я.
— Он дышит? — спросила она.
— Дышит, — ответила я. — Он в сознании. Он… улыбается мне.
Мой потерпевший заговорил:
— Питер, — хрипло прокаркал он. — Питер Пэн.
Это был Бальтазар Плам.
Элис?
Ты меня слышишь?
56
В последней вспышке разогретых двигателей «Лесондак Анаконда» сверкнула среди звезд зеленой оливкой. Этим коротким рывком она безмолвно умчалась прочь от Венеры, скользнув над ее опалесцирующим ликом по чистой и изящной траектории падающей звезды.
Однако она была далеко не романтичной и не прекрасной. Это была «Уродливая Истина» из Дирикс Матно, самая гнусная и продажная металлоконструкция, когда-либо бороздившая океан пространства. Ее ярко-зеленый корпус был изуродован сгустками оружейных портов, огромными изъязвленными капсулами с ионными разрядными двигателями, словно отражая внутреннее разложение. На носу она несла, как какой-нибудь разбойничий фрегат древней Земли, злобно ухмылявшуюся статую, чей торс почернел от огня разбитых ею врагов. Внизу болтались парализующие сети, они развевались, как юбки какой-нибудь продажной куртизанки или усы португальца.
Корабль мерцал и расплывался. От носа до кормы его обрамляли тонкие струйки зеленого огня. Это была «Уродливая Истина» капитана Келсо Пеппера, и она готовилась совершить маневр.
На нижней палубе, в маленькой камере, на койке лежала Табита Джут и играла на гармонике. Саския Зодиак сидела рядом с ней на полу и напевала блюз:
Я проснулась сегодня,
И мой брат был со мной,
Он сказал мне: «Сестрица, я уйду на покой».
Скажи мне, братец, кого нам обвинять?
Ты оставил меня синий блюз напевать.
Расстроенная, Табита перестала играть. Постучала гармоникой по ладони:
— Как ты можешь? — спросила она.
Саския повернула голову и посмотрела на Табиту:
— Ты о чем?
— Ну… петь об этом вот так.
— Я сочиняю многие из наших песен, — сказала Саския, словно это было ответом на вопрос Табиты. Может, это и впрямь был ответ.
— Сочиняла, — мягко поправилась Саския прерывающимся голосом.
Табита мысленно обругала себя, ей было нечего сказать. Она приложила к губам гармонику и легко сыграла первые строфы «Девушек Кеннеди».
Саския сидела, склонив голову. Табита была уверена, что она опять плачет. Это рассердило ее. Она откинула голову и заговорила в потолок:
— Ты меня слушаешь, а, Пеппер, грязный подонок? Так вот, это для тебя! — И она стала исполнять «Мы победим».
Табита проиграла песню три раза. Когда она стала играть в четвертый, Саския с болью повернула голову:
— Это сведет меня с ума, я ничего о нем не знаю, — сказала она. — У-у-х! — Чувствуя, что взлетает в воздух, Саския ухватилась за койку.
Похоже, гравитация теперь почтила своим вниманием потолок. К счастью, она была невелика. Зато вместо нее появилась бесплотная мерцающая голубая решетка, делившая камеру надвое, словно что-то отчаянно пыталось выкристаллизоваться из воздуха. Пересечения голубизны не были видны, если смотреть на них прямо, но со всех других точек они казались сияющей прозрачной четвероногой морской звездой, равномерно распростертой по камере.
Табита, болтая ногами в воздухе, держалась за койку одной рукой, а другой держала за руку Саскию. Повсюду раздавался пронзительный царапающий звук, в воздухе стоял призрачный запах марципана.
— Мы прыгаем, — сказала Табита. Ее голос, извиваясь, медленно ушел от нее, как вода в сточное отверстие, и волосы стали дыбом у нее на голове.
А потом они неуклюже плюхнулись на койку. Под ними была мягкая, пористая гравитация. Все вернулось в обычное состояние; или, наоборот, ничего не вернулось. Атмосфера казалась тонкой и вязкой, тусклый свет — ослабевшим и серым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153