Пастор Джонс посчитал это место самым подходящим для беседы о Господе Боге, здесь их никто не мог подслушать.
Вальд, сдвинув маску на затылок, потягивал из банки холодное пиво и улыбался всей распаренной физиономией. Тим кашлял, сплевывая на песок.
— Как думаешь, а не переспорит его пастор? — с беспокойством спросил он. Тим молил Бога, чтобы эта сделка удалась. Он должен получить свои тридцать процентов и уехать. И жить респектабельной жизнью рантье, не впутываясь в аферы, в меру сил и в пределах заповедей, нарушение которых не влечет уголовной ответственности.
— Не беспокойтесь, — лениво ответил Вальд, — кибер помнит каждую запятую из студенческих конспектов преподобного отца.
— Ого! — Тим не скрывал удивления. — Где ты их достал?
— Знакомый архивариус подсобил за десяток паунтов. Ну, чего вы так уставились? Если уж взялись продавать товар, то должен я хотя бы подготовить его?
Н-да, этот простак не так глуп, как кажется, а он-то думал, что изучил его за этот сытный период жизни у Вальда. А впрочем, что от этого меняется? Главное, получить свое и смотаться.
— Двадцать тысяч даст?
Вальд молчал, щурил глаза. Серый океан гнал на берег пенные барашки прибоя, белое небо сливалось с водой в белесой дали, и неистовое солнце заливало пыльный песок. И как последний штрих, после которого уже нечего добавить, прозвучал резкий вопль уцелевшей чайки. И во все это раздражающим диссонансом были вписаны фигуры пастора и робота…
На берегу волна лизнула ступни Ферро. Он сделал гигантский прыжок, приземлился на валуне и стал приплясывать, видимо, стряхивая соленые капли. Пастор Джонс размахивал руками, что-то говорил. За шумом волн ничего не было слышно, да и расстояние слишком велико. Пастор Джонс уселся на камне, стянул сюртук и рубаху: на его широкой спине бугрились мышцы.
— Двадцать тысяч даст, а? — повторил Тим. Все-таки без электронных ушей как без рук. Вальд перевернулся на другой бок, оглядел настырного многословного старикашку, сморщил нос.
— Это уж ваша забота. Вон они идут.
Пастор Джонс опять был в сюртуке, как положено.
— Покупаю, — торжественно заявил он. — Заверните.
Тим встал. Он отвел пастора в сторону. Он не спешил и нагло, не моргая, уставился ему в переносицу.
— Очень интересно, — без выражения сказал он. — Пастор спорит с автоматом о бытии Божьем, опровергает догматы веры, потрясает основы, демонстрирует сомнения. Эта проверка, преподобный отец, увеличила стоимость товара вдвое: сам кибер плюс наше молчание. Представляете заголовки: «Пастор Джонс отрицает Бога» или что-нибудь в этом роде? Короче: пятьдесят тысяч.
Пастор Джонс сел на песок. Пастор Джонс раскрыл рот, полный белых зубов, и захохотал. Он смеялся долго, вытирая слезы, а потом сказал:
— Силы небесные, Слэнг! Как вы примитивно работаете. Вам пора на пенсию, Тимоти Слэнг. Диву даюсь, что вы еще не померли с голоду, впрочем, видимо, вы из числа клиентов господина Харисидиса с самого детства, да? С вашим ли куриным мозгом заниматься столь деликатным делом, как вымогательство. Теперь мне понятно, почему в мире столько дураков: их заготовил Господь, заботясь о вашем пропитании. Вот чек на пятьдесят тысяч! А в придачу дарю вам одиннадцатую заповедь: не шантажируй!
Тим стоял как в трансе, отец Джонс сунул ему в руки чек и, хохоча безудержно, увел кибера к своей машине.
— Бог благословит вас, Слэнг. И его преосвященство репрезентант Суинли, которому вы сэкономили двести тысяч паунтов.
Пастор Джонс вывел машину на дорогу, дал газ и через минуту исчез из виду. Тим сгорбился, по щекам его текли слезы, оставляя пыльные канавки. Страшная слабость охватила его: это был конец. Держать в руках четверть миллиона и отдать их за так. Деньги даровые шли к нему, а он даже не заметил, он зачем-то начал шантажировать пастора, а надо было просто молчать и ждать, сколько тот предложит, и тогда уже торговаться за каждый паунт. Господи! За какую-то сотню паунтов он выслеживал в злачных местах мужей, свернувших с праведного пути, а сколько усилий надо было приложить, чтобы сделать приличный снимок и назавтра продать негатив тому же мужу… Тим тупо смотрел на чек: ведь могло быть четверть миллиона, и из этих пятидесяти большую часть надо отдать. Он застонал от горя. Вальд подошел и стал рядом, он теребил маску и без любопытства разглядывал чек. Потом не к месту спросил:
— Вы же умеете водить машину?
Слэнг кивнул, говорить он не мог, что-то застряло в горле.
— Тогда садитесь, а я сяду сзади, и едем прямо в банк. У вас, Тимоти Слэнг, лицо какое-то странное.
* * *
— Радость, конечно, объединяет людей, в одиночку что за радость. Объединяет, но не надолго, кончился праздник, и снова каждый сам по себе. Иное дело общая беда. — Сатон отделил от бороды ему одному известный волос, намотал на палец и, крякнув, выдернул. Совещание у директора Института реставрации природы длилось уже больше часа, и ни конца ему ни результата видно не было, директор нервничал. — Я к чему это? К тому, что и общая беда не всегда объединяет, дурак может остаться в стороне из чисто дурацких побуждений: вы там натруждайте горбы, а я здесь погляжу, может, что и выгадаю, он мнит себя умным и хитрым…
С последней сессии Совета экологов Сатон вернулся злой и неспокойный. Он говорил о бессилии Ассоциации, которое порождено идеологией невмешательства, о том, что решено ждать неких эволюционных перемен, которые неизвестно когда наступят, решено только продолжать работу и смиренно чистить то, что можно очистить. И, что симптоматично, представителя Совета от Джанатии на сессии не было, ему, видите ли, не разрешили выезд из страны по каким-то формальным причинам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151