А в тайниках дикарского сердца лелеял надежду, что страшную судьбу крылатых первожителей Луны затем разделят и люди. Планов он не строил, строить планы — дело хозяина, но убежден был в одном: предстоит бойня, и в этой бойне он, верный пес Победоносца, как только свистнут, догонит и прикончит все, что дышит и бегает.При одной этой мысли он растворялся в неудержимой, идолопоклоннической любви к новому хозяину, он дрожал от нетерпения в ожидании мига, когда помчится под парусами на юг. Огнестрельного оружия ему не дали, а он даже думать не хотел об огненном бое, он вытребовал себе лук, сам свил тетиву из собачьих кишок и засел мастерить из тростника легкие стрелы, чтобы разить шернов, стоя рядом с их победоносным истребителем.И когда в сад пришел сам Победоносец и собственными устами объявил, что нынче вечером они выступают, Нузар взыграл, взвыл от радости и пустился в пляс, ну, точь-в-точь гончий пес, а не человеческое существо.И Марк приказал ему уняться точно так же, как приказал бы псу, которому командуют: «К ноге!»— Запомни! Я разрешил тебе служить проводником, хотя мог бы обойтись и без тебя, — сказал Марк. — Но если изменишь, я прикажу шкуру с тебя живьем содрать!Нузар просто не понимал, что значит «изменять». Переход на сторону более сильного представлялся ему чем-то само собою разумеющимся, от этого его могла бы удержать разве что ненависть. Но покинуть сильнейшего? — нет, на такое он был неспособен. И воззрился на Марка с тупым изумлением, силясь постичь тайный смысл услышанного. Наконец на его широком зверином лице, отмеченном мерзким родимым пятном, явилось подобие кривой ухмылки.— Если прикажешь, я все равно изменю! — убежденно сказал он, не иначе как сочтя, что Победоносец требует от него самоотверженного исполнения даже такого приказа, который повлечет за собой не награду, а наказание.Марк невольно рассмеялся…Пересек сад и вошел в собор через заднюю дверь. В сводчатом коридоре повстречалась Ихазель. Марк позвал ее кивком и вместе с ней спустился в подземелье, где, все так же прикованный к стене, томился шерн Авий. Марк несколько раз пробовал хотя бы частично облегчить положение шерна, удлинив цепи, которыми удерживались его руки, но всякий раз шерн использовал послабление только для бешеных нападений: либо на тюремщика, который приносил ему пищу, либо на самого Победоносца. Эти нападения были особо опасны тем, что происходили внезапно, как бы ни с того ни с сего. Большую часть времени шерн лежал в полном оцепенении, не соизволяя даже подвинуться, когда тюремщик задевал его, наводя порядок в помещении. Пришлось снова приковать шерна распятым на стене, а чтобы над беззащитным узником никто не издевался, вход к нему был разрешен только в присутствии Марка или Ихазели, у которой был второй ключ от подземелья.С того момента, как помещение превратили в тюремную камеру, в нем ничего не изменилось, только груда святых книг на полу покрылась густой пылью да потемнело золото на стенных знаках и надписях. Место зияло отчаянной опустошенностью свершившегося и минувшего, в шорохе по углам всхлипывало поспешное насилие и осквернение всего, что еще вчера было свято.Даже при тусклом свете факела Марк обратил внимание на внезапную бледность Ихазели. Дойдя до последней ступеньки перед входом, той самой, где стояла в ту ночь, когда застала тут деда за чтением священных книг, она приостановилась, словно бы в неуверенности — входить, не входить? Из широкого рукава высунулась белая рука, оперлась о дверной косяк, грудь судорожно заходила под легкой блестящей тканью. На миг почудилось, что Ихазель вот-вот рухнет на пол.Марк сделал движение подхватить ее и в ту же минуту увидел круглые красные бельма твари, поблескивающие в полутьме и в упор устремленные на вошедших. Почему-то застыдился, убрал руку и подошел к узнику.Налитые кровью глаза шерна тут же пригасли. Он втянул голову в круглые плечи, из-за которых, словно черные полотнища, измятые и кое-как наброшенные на жерди, торчали полураспущенные крылья. И на этом фоне белели только ладони шерна, схваченные в запястьях скобами, истерзанные, устрашающие своей неподвижностью.Марк долго смотрел на него. Сам гадал, зачем пришел сюда, зачем вообще приходил в этот застенок к узнику, вынужденное издевательство над которым пробуждало болезненное отвращение к самому себе. А ведь влечет же сюда какая-то неодолимая сила, словно злые чары наводит эта удивительная тварь. Сотню раз уходя отсюда с гадливым чувством, Марк твердил себе, что больше сюда ни ногой, — и все же возвращался, сам себе выдумывая пустые предлоги, а то и притворяясь, что идет затем, чтобы вызнать у шерна что-нибудь полезное для затеваемого похода.А шерн редко отвечал на вопросы и уж ни разу не сказал ничего такого, что имело бы хоть какую-то ценность для Победоносца. Иногда он вообще молчал. Вот и сейчас, когда Марк заговорил с ним, узник даже не шелохнулся, словно вовсе не слышал обращенного к нему первого попавшегося вопроса. Лишь через некоторое время его белесый фосфоресцирующий лоб заволокло темно-синим окрасом и на этом фоне заиграли быстро сменяющиеся проблески, последовательности цветных пятен, кончающиеся одним и тем же фиолетовым бликом.— Говорит! — прошептала Ихазель, глядя на шерна широко открытыми глазами.А цветы все ярче играли на лбу твари, иногда переменчивые, словно полярное сияние, и такие интенсивные, что свод озарялся всеми цветами радуги, а иногда приглушенные, медлительные, томно переливающиеся. И Марку почудилось, что при нем поется удивительный гимн, сотканный из света и красок, быть может способный выразить то, чего вовеки не охватит человеческий голос.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93