Такого никогда еще не бывало. И это буквально будоражит весь мир. Многие государства требуют специального заседания Организации Объединенных Наций. А американцы соглашаются, наконец, на созыв международного конгресса в Вашингтоне.
Перед отъездом на конгресс профессор Кречетов заезжает к Русиным попрощаться с Василием Васильевичем и Алексеем.
— Ну, друзья, пожелайте нам удачи! — говорит он. — А вы, Алеша, не забывайте Варю. Ни разу ведь не навестили ее с тех пор.
— Да ведь все некогда, Леонид Александрович…
— Вам-то некогда! Да ведь вы люди свободной профессии.
— Потому и некогда. Нет у нас, писателей, никакой охраны труда, вот мы, по выражению небезызвестного вам фантаста Омегина, и вкалываем день и ночь до первого инфаркта. А у кого уже был — до очередного.
— Ну уж, положим, Омегин-то ваш так не вкалывает, — смеется профессор.
— Он не вкалывает, это верно, но зато другие…
— Верно, верно! Сам видел, как вкалывали эти другие даже в приморском Доме творчества, полном соблазнов. Ну, а нам придется, видно, по ту сторону океана немало потрудиться, хотя сама планета своим недавним тяжким вздохом изрядно помогла нам в этом деле.
— Надеюсь и я помочь вам своею повестью о трагической судьбе планеты Фаэтон, — говорит Алексей Русин.
А потом, когда садится он за свою рукопись, никак не может избавиться от сомнений: только ли излишняя любознательность ученых Фаэтона погубила их планету?
Ну, а правительства? Без их ведома разве могли производиться эксперименты такого масштаба? А если так, то обнаруженная учеными возможность вызывать искусственные землетрясения не могла разве вскружить голову тем, кто мечтал о мировом господстве? На нашей планете все наиболее значительные открытия почти всегда обращались ведь в средства ведения войны. Да и сейчас, едва просочились в печать первые скудные сведения о нейтриноскопии земного ядра, как за океаном завопили уже о новом, геологическом оружии глобального характера.
Весьма вероятно, что и на Фаэтоне не только увидели возможность подобного же применения этого открытия, но и попытались с его помощью решить судьбу двух социальных систем своей планеты. И как бы ни договаривались между собой ученые Фаэтона не способствовать этому, среди них нашлись, наверно, такие же милитаристски настроенные представители науки, как доктор Эдвард Теллер и Вернер фон Браун на нашей Земле. А погиб ли их Фаэтон из-за того, что ошиблись они в расчете мощности нейтринных импульсов или не учли явлений резонанса недостаточно изученной внутренней структуры своей планеты, после происшедшей катастрофы это уже не имело большого значения.
Алексей еще не написал тех глав, в которых должна изображаться гибель Фаэтона, но он уже с достаточной отчетливостью представляет себе его агонию. Погибал он, наверно, не сразу. Гибель его не могла быть похожей на взрыв. Скорее всего первыми стали рушиться какие-то внешние связи планеты. Может быть, сначала исчезло ее магнитное поле. А это повлекло за собой распад поясов радиации и ионосферы.
И уже одного этого было, конечно, достаточно, чтобы погубить если не жизнь, то цивилизацию на Фаэтоне. На него обрушился, наверно, значительно больший поток космических частиц, вырвавшихся из «ловушек» радиационных поясов. А ионосфера при этом утратила, конечно, свою «зеркальность», перестала отражать радиоволны, разладив радиосвязь на всей планете.
Не мог не прийти в негодность и компас. Размагнитились, наверно, постоянные магниты, а сердечники электромагнитов потеряли способность намагничиваться.
А резонанс тем временем продолжал расшатывать связи внутренних сфер планеты. Все более слабела и гравитация, позволяя силам тяготения соседних планет и Солнца расчленять одрябшее тело Фаэтона…
Алексей не очень еще уверен, найдет ли он нужные краски для изображения столь мрачной картины, но убежденность в необходимости нарисовать такую картину, чтобы предостеречь человечество от страшной участи Фаэтона, вселяет в него недостающие силы.
Москва — Гагра

«Клиническая смерть профессора Холмского»
«1»
Конечно, Евгения Антоновна Холмская могла бы поговорить с академиком Урусовым во время его неоднократных посещений Михаила. Но разве могла она при нем расспрашивать Олега Сергеевича обо всем том, что так тревожит ее? Особенно необходим ей этот разговор теперь, когда с мужем ее происходит что-то непонятное. А поговорить нужно именно с ним, специалистом в области физики. Ни доктор Гринберг, никто иной тут, видно, не помогут. Она и сама ведь психиатр и понимает, что одной психиатрии для лечения ее мужа явно недостаточно.
А что, если самой сходить к Урусову? Ей, правда, известно, что он очень занят в последнее время, но она не посторонний ему человек, а жена его старого друга. Да и причина для такого посещения немаловажная.
— О, это очень хорошо, что вы зашли ко мне, дорогая Евгения Антоновна! — взволнованно произносит Олег Сергеевич Урусов, помогая Холмской снять макинтош. — Я и сам собирался к вам сегодня.
Это тревожит Евгению Антоновну еще более, но Олег Сергеевич, не давая ей произнести ни слова, торопливо продолжает:
— Надеюсь, вы не разрешаете Михаилу слушать радио и не приносите ему иностранных газет? Я, конечно, шучу, но это невеселая шутка. Знаете, что они передают и пишут? Они намекают, что Михаил может оказаться… виновником происшедшей в Цюрихе катастрофы. То есть, проще говоря, чуть ли не диверсантом! Человеком, взорвавшим Международный центр ядерных исследований. И не стоит большого труда догадаться, с какой целью. Затем, конечно, чтобы уничтожить находившихся там ученых и овладеть результатами их экспериментов…
— Но ведь это чудовищно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71