Лия развернула его кресло и включила голограф с программой космических пейзажей. Он усмехнулся: девушка все делает по инструкции, но ему вовсе не хочется развлекаться. Попросил выключить. Экран погас и ещё с полминуты переливался цветными тенями.
То, что ему не просто вернули жизнь, а задействовали резервные миллионы мозговых клеток, которые раньше были отключены, он понял в первые же дни репликации, шесть лет тому назад. Расщепление сознания оказалось ничем иным, как способностью организма жить на нескольких регистрах, и он без особых усилий переключался с одного на другой. Тот, первый человек помнил земные рассветы и закаты, запах асфальта после дождя, детскую нежность ребёнка и улыбку жены. Второй с жадностью осваивал жизнь в новом мире, не уставая удивляться каждому дню.
Ощущая себя то землянином, то эсперейцем, Радов, однако, не входил в конфликт с самим собой. Тоска землянина по прошлому гармонично переливалась в активную деятельность эсперейца.
И лишь после КО в нем что-то переворачивалось, нападала хандра, а память о прошлом становилась пронзительной и будоражащей.
Хотя Эсперейя была почти аналогом Земли, в снах и грёзах родная планета виделась несравненно прекрасней: воды в её реках были звонче, небо синее, ветры ласковей и яростней. Обновлённая память возвращала детали, которые, казалось, навсегда исчезли ещё в той жизни. Видеоплёнка мозга скрупулёзно запечатлела каждый миг его прошлого и теперь выдавала кадры самых разных лет. Радов с горечью убеждался в том, что ко многому был слеп и глух. «Папа, папочка!» — Юрка и Лена тащат его за руки в воду, и их мокрые загорелые лица сияют от восторга. «Ты сегодня устал», — говорит жена, проводя рукой по его лбу. Её волосы пахнут ромашковым шампунем и ещё чем-то уютным, домашним и родным. Он ловит её руку, прижимает к щеке, но думает совсем не о ней, а о том, что на совещании надо бы поговорить о сотрудничестве с естественным доктором — природой. И снова, снова эта женщина. Она идёт за ним с упорством следователя, решившего до конца понять характер преступления. Ну любил её, любил, а потом все кануло куда-то, и его ли в том вина? А вот о том, тёмном, лучше не сейчас, лучше вообще никогда не вспоминать. Оно же накатывается вновь и вновь, и никуда от него не деться. Вот она, его девочка, которую он когда-то предал по молодой дурости.
— Я видел тебя с парнем. Кто он?
— Мой друг.
— Это я сразу понял.
— Странно, что вас интересуют мои дела.
— Очень даже нормально. И ты прекрасно знаешь почему. Когда-нибудь, надеюсь, ты поймёшь меня.
— Никогда!
— Поймёшь. Быть может, не простишь, но поймёшь. А тетрадь — твоя работа? Так и знал. Поздравляю: у тебя неплохой слог, цепкая память и глаз. Но зачем же так зло? Я бы не хотел, чтобы моя дочь выросла злючкой.
— Ваша?
— Моя. И, пожалуйста, не заплывай далеко. Я ведь знаю, где ты купаешься. Езда верхом не запрещается, однако извещай персонал, если надумаешь ускакать куда-нибудь. Все-таки у нас санаторий, анархия здесь не пройдёт.
— Спасибо.
— За что?
— За то, что разрешили купаться и скакать верхом. Только я и сама бы…
— Дерзкая. В меня. Ничего, девочка, ничего. Все правильно.
…Но без того дня не обойтись. Так и не узнал, что случилось в соседней квартире, отчего вспыхнул пожар. «Спасите! Там моя бабушка!» — моталась по лестничной площадке второклассница Майка, кашляя от дыма, ползущего из дверей квартиры. Он разогнался, вышиб дверь ногой и, задыхаясь, почти на ощупь пробрался в комнату, где возле кровати лежала без памяти старушка. Схватил её с трудом поволок к выходу. Она оказалась довольно тяжёлой. Пламя гудело и плясало в голове, глазах, груди. И тут на него что-то упало, сбило с ног и, проваливаясь в чёрную пропасть, он успел подумать: «Ну вот и все».
— Стас! — тормошила его Лия.
Он долго смотрел на неё, потом, вздохнув, спросил:
— Как по-вашему, сколько мне лет?
— Разве это имеет значение? Мы измеряем личное время не годами, а периодами от одного КО до другого. Правда, наше КО несколько иное, с поправкой на физиологию эсперейцев.
— Тогда мне всего лишь два годика, милая валькирия. Вас удивил мой вопрос, а я думаю вот о чем: придёт ли для меня час, когда я вдруг устану и теперь уже навсегда закрою глаза: «Я сделал все, что мог»?
— Не волнуйтесь, этот миг настаёт для каждого. Однако зачем о нем думать заранее?
— Ох, знала бы ты, девочка, что такое страх неожиданной смерти. Уж лучше не знать. Под этим страхом прожило много поколений землян. Вы свободны от него и уже поэтому счастливы. Скажи, ты ощущаешь себя счастливой?
— С таким же успехом вы могли бы задать этот вопрос и себе. — Лия обернулась, на миг оставив возню с аппаратурой. Лицо её светилось интересом.
— Обретя спокойствие, я лишился многого. Впрочем, спокойствие — не то слово, его нет и сейчас. Есть уверенность в том, что я полностью осуществлю себя, а это немало. Мои единовременники, или, как их называет Тах Олин, прошловременники, были нацелены на преодоление этой природной кары — неестественной смерти, на что уходили время и силы. Каждый день, будто на поле битвы, умирал кто-нибудь из знакомых, соседей, друзей. Нежданная смерть маячила за спиной у всех и заставляла любить жизнь во всех её проявлениях.
— Но она же породила и пороки, фанатизм, словом, все самое скверное, — возразила Лия.
— Как ни странно, смерть — родительница и высоких порывов духа: часто внушала вдохновение художникам, заставляла шевелить мозгами учёных.
— По-вашему, у нас застой мысли, искусства?
— Разумеется, нет. Мысль приобрела безграничность, и это прекрасно. Искусство становится самой жизнью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85