Но природа такого владения изменилась. Земля стала товаром. Теперь уже новый доминирующий класс – буржуазия – определял сущность землевладения, придавая ему денежное выражение. Буржуазия скупала и переустраивала феодальные поместья для целей частного загородного отдыха и развлечений, ясно давая понять, что она стала властителем не только над нарождающимся пролетариатом, но и над прежним доминирующим классом – аристократией. Буржуазия теперь устанавливала правила игры.
До сих пор феодальные поместья никогда не выступали предметом купли-продажи. Их ценность заключалась в геральдических символах, либо определялась близостью к резиденции короля. В новой парадигме эти же самые поместья оценивались по совершенно другим принципам – принципам открытого рынка. Каждое получило ценник. Их ценность стала определяться по целому набору параметров, как то: размеру и качеству лесных и пахотных угодий, а равно и пожеланию покупателей ассоциировать себя с прежними владельцами посредством приобретения их традиционных символов для подчеркивания статуса покупки. Потребовалось не так уж много времени, чтобы старые добрые феодальные символы власти в какой-то момент обратились не более чем в милые и забавные безделушки, ценность которых была по большей части ностальгической. Буржуазия сполна получила свое с атрибутов и пережитков аристократии: монархии, двора, наследственных титулов и придворного этикета. Смещение парадигмы стряхнуло с них весь метафизический флёр, а буржуазия продемонстрировала, что все теперь имеет свою цену, покупая и продавая звания и титулы, просто за деньги или путем женитьбы. Аристократии ничего больше не оставалось как проглотить обиду, расслабиться и получить удовольствие – ведь нужно же было как-то зарабатывать деньги!
Острейшая нужда в деньгах со стороны аристократии и буржуазное стремление к роскоши сплошь и рядом соединялись в беспрецедентных по беспринципности коммерческих сделках – постоянная тема литературы XIX века. Наиболее циничным, чтоб не сказать глумливым, летописцем таких трансакции был Бальзак, который и сам приставлял 'де', чтобы подчеркнуть аристократическое происхождение своей фамилии. Величие символов сохранилось, но функция их изменилась, превратившись из придворного платья для официальных церемоний в модный наряд. То же самое можно наблюдать сегодня, когда netократия, новый гегемон информационной эры, бесцеремонно оперирует святынями буржуазии: неприкосновенностью личности, выборной демократией, социальной ответственностью, системой права, банковской системой, фондовыми рынками и т. д.
Ирония истории в том, что, будучи одержима идеей массового производства (печатный пресс предопределил такое развитие индустрии и, следовательно, стал важнейшим изобретением капиталистической революции), буржуазия подорвала рынок аристократических символов, наводнив рынок их дешевыми имитациями. Артефакт, который ранее был неповторим, уникален, теперь стал просто оригиналом, конечно, более ценным, чем его копии, но утратил ауру своей привлекательности, поскольку любой желающий мог иметь его точный дубликат. И их ценность как символов статуса неминуема упала.
Поскольку буржуазия стала устанавливать правила игры и определять порядок цифр на ценниках, аристократия оказалась на обочине капиталистической экономики. До тех пор, пока ей было чем торговать, она продолжала худо-бедно влачить своё существование на лоне природы, все более отдаляясь от круговорота событий и центра власти. Их поместья теперь были почти ничто по сравнению с банками; фамильные титулы и гербы уступили место величию финансовых империй и научных званий; двор и шутов заменили парламент и политические журналисты. Сцена захвачена другими актерами. Многие новые роли немногим отличались от прежних, но диалоги были переписаны, да и сам ход пьесы претерпел модернизацию.
Центральные ценности прежней и новой парадигм настолько радикально различаются, что любой претендент на ведущую роль в этой новой драме должен будет выучить совершенно другую культуру и целый новый набор принципов. Зачастую прежнему 'низшему' классу легче приспособиться к культурным требованиям, навязанным доминирующим классом новой эры, нежели прежнему господствующему классу. В момент смены декораций выясняется, что бывшему низшему классу в сущности нечего терять и нечего защищать от изменений, поэтому он легче заучивает новые трюки и не очень противится собственной трансформации. Продолжая развивать тезис о непрерывном историческом процессе, можно сказать, что те, кто уже находится в движении, легче разгоняются, чем те, кто стоит на месте. Требуется время, чтобы осознать, что старые рецепты успеха не работают, и процесс осознания весьма нелегок, ведь Этого не может быть! Этого не должно быть! Сегодняшние примеры свидетельствуют о том, что недавним иммигрантам зачастую легче приспособиться к космополитизму новой эпохи и ее культурному разнообразию, чем их сверстникам из коренного населения гомогенного буржуазного общества.
Представители нового доминирующего класса не прикладывали особых усилий к тому, чтобы оказаться близ новой предполагаемой константы бытия. Им просто повезло оказаться 'в нужном месте в нужное время'. Как и в природе, которая тоже находится в постоянном изменении, эволюция общества происходит по довольно спорному сценарию: определенные мутации имеют больше преимуществ в данных обстоятельствах. Выживает не тот, кто сильнее, этот, кто лучше приспосабливается. И понятие 'лучшей приспособленности' изменяется со сменой условий окружающей среды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84